и сейчас его уронишь, больше со мной не поедешь, – сказал он наконец и чуть ли не швырнул весло Иффе в руки, которая не успела даже подготовиться.

Но это ей не помешало весло удержать. Оно было одновременно прочным, плотным и легким – прищур работал, менял его структуру, позволял держать весло даже не очень мускулистой Иффе. Она минуту просто подержала его в руках, пока не услышала хриплый голос Лодочника:

– Ну тогда греби теперь!

Ликуя, что ей удалось его удивить, Иффа аккуратно внесла весло в смолянистую воду – вернее, в эфирно-легкую воду реки, и оттолкнулась от нее. Нельзя сказать, что лодка понеслась, как будто подхваченная ветром, но она все же передвинулась в нужном направлении, и Иффа оттолкнулась еще раз, и еще, и потом Лодочник сказал:

– Опусти пока весло, течение нас все равно прибьет куда нужно.

Иффа послушалась.

– Ты дашь мне править, когда будем везти души? – прямо спросила она.

Лодочник, казалось, был застигнут врасплох таким прямым, даже наглым вопросом. Он как будто хотел ответить категоричным «Нет!», но почему-то этого не сделал, и вместо ответа неопределенно хмыкнул, пожал плечами и отвернулся от Иффы.

Он долго не звал ее в плавание, но Иффа всегда была на пристани. Она так привыкла смотреть на воду как на эфир, что ей уже сложно было видеть ее иначе, и на весло – пусть оно даже было в руках лодочника – она тоже прищуривалась. Наверное, прошла еще сотня переправ, пока Лодочник спросил ее наконец:

– Весло держать не разучилась?

Она помотала головой, вошла в лодку и приняла весло. Легкость весла и податливость воды стали привычными, оставалось лишь держать курс на Полярную звезду – не так-то просто, когда ветер над лодкой дует сразу во все стороны и никуда конкретно, и Иффа тут же поняла, почему лодочник не приделал парус. Хотя планировала ему предложить такое усовершенствование.

Разговаривать с душами она, конечно, не могла. И лодочник тоже не мог – он был занят тем, что хмуро смотрел на усилия Иффы, был готов чуть что выхватиться у нее весло, тихо бранился при каждом ее неточном движении. Иффа даже немного пожалела, что не запаслась набитыми водорослями ракушками.

Но в конце концов, спустя то ли вечность, то ли четверть оборота звезд вокруг полярной, души начали покидать Лодку, и Иффа испугалась даже, что Лодочник сейчас тоже выйдет, и она останется одна. Но этого не случилось.

Они вернулись назад, как обычно: весла в уключинах, вокруг – тишина. Лодочник как будто о чем-то размышлял, сводил брови и смотрел не прямо, как обычно, а почему-то вверх.

– Я хочу сойти на берег, – сказал он вдруг, – и немного полежать. Земля так причудливо качается и убаюкивает, что даже у таких, как я, есть шанс вздремнуть.

Иффа ничего не сказала. Конечно, она была рада, что у нее все получилось, и еще больше рада тому, что это признал сам Лодочник. Но заменят его совсем – к этому она была не готова. Хотя к чему еще могла привести ее упорство? Отгоняя мысли о том, через сколько у нее начнется профессиональное выгорание, она спросила:

– И как долго ты планируешь дремать?

Лодочник, заметив легкую панику в ее голосе, ответил:

– Если не проснусь к твоему первому возвращению, попросил реку меня разбудить. Она это умеет.

Иффа кивнула и позволила Лодочнику выйти на пристань, как только они пришвартовались. Он шел к берегу, покачивась, так, как будто едва умеет ходить, так, как будто вместо земли под ним – плохо натянутый канат и глубокая пропасть. Но к тому моменту, как все новенькие души влезли в лодку, он сошел с пристань и тяжело осел на берег, опустил руку в покрытый ракушками песок и махнул головой, давая Иффе знак отправляться в путь.

– А долго мы будем плыть? А куда мы плывем? И кто вы? – спрашивали души.

– Плыть будем долго, приплывем на другой берег, а меня зовут Иффа, но лучше бы вам меня не отвлекать, – ответила Иффа и сосредоточилась на дороге. И хотя каждый гребок был несложным, после целой переправы Иффа так устала, что на обратном пути прилегла отдохнуть прямо в лодке. «Наверняка Лодочник тоже так делал, когда с ним никто не возвращался», – догадалась она. Она смотрела на качающиеся в такт волнам звезды – их было так много, когда им не мешает солнечный свет, и прищуривалась на Луну, светившую светом живого мира.

Когда показался берег, Иффа попыталась разглядеть на нем Лодочника. Вот он – то ли спит, то ли просто тяжело облокотился на ствол прибрежного дерева. Иффа прищурилась, чтобы получше разглядеть, и вдруг… и вдруг увидела Лимб, развернутым во времени. По нему гуляли тысячи душ. Они не видели друг друга и не могли увидеть, но они были здесь – все, отвергнутые другой потусторонней жизнью. Иффа видела Лимб в развертке, и значит, больше ему не принадлежала. Она поспешно прищурилась на весло и на реку – но теперь они отказывались меняться, оставались прочными и легкими, как будто только что выкованными из остатков молодой вселенной.

Семь снов Веры

Лето было душно-дождливым, и весь отпуск Вере снились плохие сны. В ночь с понедельника на вторник снилось, что она едет в вагоне метро, из которого исчезают случайно выбранные люди. Со вторника на среду – царство на зыбучих песках, которым правила наполовину откушенная королева. Со среды на четверг – девушка в белой ночнушке, которую привязали к катеру и протаскивали по реке.

Вере всегда казалось, что мир сновидений принимает все важные решения. Уснуть насильно не получится: или сон тебя принимает, или сиди у окна с бокалом остывшего чая, смотри в темноту. Утром то же самое: сон может выплюнуть тебя, разжевав челюстями кошмаров, или легонько подтолкнуть в мир, сопроводив ароматом свежеизобретенных миров, или не отпускать, обволакивать липкой тянучкой, добавлять душе веса. Отпускные сны Веры были из последней категории.

Этот отпуск был хуже работы. Когда работаешь, есть хотя бы объект для ненависти и нет сил для страдания. Даже оптимального сезона для отпуска нет. Осенью хандра, зимой спячка, весной депрессия, а летом невроз, что не успеваешь должным образом насладиться всеми его бонусами вроде прогулки в босоножках или йоги в парке. «Еще бесплатные экскурсии и писательский семинар», – Вера перечислила все упускаемые возможности и воодушевилась остаться дома.

Едва она решила лечь и спать вплоть до окончания веков, в смысле отпуска, забренчал телефон. Кора, ее