Настало время школьного завтрака. Во время перемены Бо и Кестрель постарались незаметно выскользнуть из класса. Не тут-то было: Мампо увязался следом.

– Исчезни, – поморщилась Кесс.

Однако сопливый урод и не думал исчезать. Он просто семенил за ними, не отводя глаз от новой соседки. Время от времени, хотя его никто не спрашивал, дурачок бормотал: «Кесс хорошая». И утирал мокрый нос рукавом рубашки.

Девочка решительно пробиралась к выходу.

– Ты куда, Кестрель?

– Подальше отсюда. Ненавижу школу.

– Да, но ведь… – Бо не нашелся что сказать. Разумеется, сестра ненавидела школу. А кто из них любил? Однако все ходили.

– Как же оценка нашей семьи?

– Не знаю. – Маленькая мятежница ускорила шаг.

Мампо – дурачок первым увидел на щеках Кестрель дорожки от слез. И не смог этого вынести: бросился к «подружке», облапил ее немытыми руками, заскулил, полагая, что утешает ее:

– Не плачь, Кесс. Я твой друг. Только не плачь.

– Отвяжись! – сердито оттолкнула его девочка. – Ты воняешь!

– Я знаю, – смиренно потупился Мампо.

– Пойдем, сестренка, – сказал Бомен. – Сядешь на свое место, и Бач от тебя отвяжется.

– Нипочем не вернусь, – ответила Кестрель.

– Но ведь надо.

– Я расскажу папе. Он все поймет.

– И я пойму, – вмешался сопливец.

– Убирайся! – заорала ему в лицо новая соседка. – Убирайся, пока я тебе не надавала!

Она замахнулась кулаком, и мальчик упал на колени.

– Ударь меня, если хочешь, – захныкал он. – Пожалуйста, я готов.

Рука нарушительницы спокойствия замерла на полпути. Девочка удивленно уставилась на приставалу. Бомен похолодел. Внезапно, против своей воли, он ощутил, что это значит – быть вечным изгоем. Холодный ужас и пронизывающее одиночество сковали мальчика с ног до головы; ему захотелось кричать в голос, требуя хоть капли доброты и сострадания.

– Она пошутила, – промолвил Бо. – Она тебя не тронет.

– Пусть колотит, если ей нравится.

Полные немого обожания глаза дурачка заблестели, соперничая с мокрой верхней губой.

– Скажи, что не станешь его бить, Кесс.

– Не стану, – эхом откликнулась девочка и опустила кулак. – Руки марать неохота.

Она развернулась и быстро зашагала по улице. Бомен тронулся следом. Мампо выждал немного и тоже побрел за ними.

Не желая посвящать его в беседу, Кестрель заговорила с братом на языке мыслей:

Не могу я так дальше, не могу.

А что нам еще остается?

Не знаю. Надо что-то придумать. Что угодно, и поскорее, а не то я просто взорвусь.

Покидая ненавистную школу в компании брата и Мампо, Кестрель еще не знала, куда направляется. Ноги сами понесли ее по четвертой главной улице города к центральной арене – туда, где высилась Поющая башня. Арамант имел форму круга, вернее даже, барабана – из-за высоких крепостных стен, возведенных в незапамятные времена для защиты горожан от воинственных племен, обитавших на равнинах. Вот уже многие века никто не осмеливался бросить вызов жителям великого Араманта. И все-таки люди по-прежнему не стремились наружу. В самом деле, чего они там не видели, в этом широком мире, раскинувшемся за крепкими стенами? К югу расстилался усеянный камнями берег, и волны великого океана с грохотом накатывали на него днем и ночью, а далеко на север, до самых горных пиков, тянулись унылые, безлюдные пустыни. Ни еды, ни уюта, ни безопасности. Тогда как здесь, внутри, можно было найти все, что требовалось для жизни, – более того, для жизни очень даже неплохой. Любой в Араманте осознавал, какое это счастье – родиться в подобном редкостном приюте покоя, изобилия и равных возможностей для всех и каждого.

Город разделялся на кольца-округи. Крайний из них, Серый, вечно скрытый под тенью крепостных стен, состоял из больших зданий-кубов, рассчитанных на множество тесных квартир. За Серым плавно поднимался Коричневый округ с его некрупными домишками, а еще чуть подальше располагались Оранжевые односемейки с крохотными террасами – здесь и жили Хазы до сих пор. Ближе всего к середине лежало широкое Алое кольцо: ласкающий взгляд лабиринт из плавных дорожек, личных садиков и просторных особняков. Каждый из домов чем-то выделялся среди прочих, хотя, разумеется, все они были выкрашены в ярко-красный цвет. И наконец, в сердце города возвышался Белый округ. Здесь находился Дворец императора, и сам Креот Шестой, Повелитель и Отец Араманта, ежедневно взирал отсюда на своих детей и подданных. Внушительные в их чистой и строгой красоте дома властителей сияли мрамором или отполированным известняком. Слепили глаза величественные колонны Зала Достижений, в котором выставляли напоказ оценки каждой из городских семей, а напротив, по ту сторону площади с памятником императору Креоту Первому, сияли многочисленные окна Коллегии экзаменаторов: тут заседал Экзаменаторский совет, главный орган управления в Араманте.

Примыкая к Белой площади, сразу же за мощными стенами дворца, на перекрестье четырех основных улиц располагалась городская арена. В былые времена ее грандиозный округлый амфитеатр собирал на своих трибунах всех до единого жителей, когда требовалось обсудить какой-то важный вопрос или же избрать нового правителя. После введения системы оценок необходимость в этом отпала, да и нынешние горожане вряд ли разместились бы на девяти беломраморных ярусах. Так что теперь сюда приходили повеселиться и послушать музыку. Разумеется, здесь же проводился и Великий экзамен, на который ежегодно являлись главы всех семейств и от которого зависели их оценки.

Посередине арены, прямо на круглой мраморной сцене, стояло деревянное сооружение, известное как Поющая башня. Ничего более нелепого и придумать было нельзя: темная, несимметричная постройка, лишенная простоты и благородства формы, столь характерных для Белого округа, раскачивалась и скрипела с каждым налетевшим ветерком, а при сильных порывах издавала и вовсе тоскливый плач. Не проходило и года, чтобы на собрании Экзаменаторского совета кто-нибудь не предложил разобрать ненужную конструкцию и возвести на ее месте новый, более подобающий символ города, но всякий раз предложение отклонялось – поговаривали, будто бы самим императором. Простой народ относился к башне с почтением: все-таки она была ужасно старая и, казалось, вечно стояла на этом месте, к тому же, согласно древней легенде, в один прекрасный день она собиралась запеть снова.

Кестрель всегда любила башню – за ее непредсказуемость, за полную бесполезность и даже за протяжные унылые стоны, которые так не вписывались в общую благополучную картину Араманта. Порой, когда жизнь казалась особенно невыносимой, девочка сбегала вниз по девяти ярусам, садилась на булыжники у мраморного подножия и беседовала с башней час-другой. Конечно, та не понимала ее, и жалобный скрежет ничем не напоминал человеческую речь, однако странным образом утешал в печали. Иногда ведь нам достаточно просто выговориться, выплеснуть накопившиеся обиды, почувствовать, что мы не одиноки, верно?