Гидеон осталась совершенно невозмутимой.

– Нельзя сказать, что мне нет до этого дела, – заметила Харроу.

– Тебе ни до чего нет дела. Ты бы заставила монашек жрать друг друга, чтобы развлечься. Ты психопатка.

– Не нравится, верни. Пергамент мне еще пригодится.

Единственным разумным выходом было сложить из купчей ракету и запустить ее обратно. Четыре минуты до приземления шаттла и возможности отвалить отсюда. Она уже выиграла и не могла поддаться слабости и разрушить все – месяцы, проведенные за попытками взломать систему вызова шаттла, месяцы заметания следов, поиска документов, перехвата сообщений, ожидания и тяжкого труда. Это просто уловка. И уловка Харрохак Нонагесимус, а значит, особенно мерзкая.

– Ладно, – сказала Гидеон. – Назови свою цену.

– Приходи на общий сбор.

Гидеон не стала скрывать удивление:

– И о чем же ты хочешь объявить?

– А тебе разве не интересно? – без улыбки поинтересовалась Преподобная дочь.

Повисла тишина. Гидеон выдохнула сквозь зубы, героическим усилием воли бросила документ и отошла.

– Не-а, – сказала она и с интересом отметила, что черные брови Госпожи дрогнули. – Я пойду своим путем. И не собираюсь лезть в Дрербур ради тебя. Черт, да я не полезу в Дрербур, даже если ты вызовешь скелет моей матери, чтобы он станцевал мне джигу.

Харроу сжала в кулаки руки в перчатках.

– Ради бога, Сито! Это великолепное предложение! Я даю тебе все, чего ты хотела! Все, о чем ты бесконечно скулила без всякого стыда и не удосужившись даже подумать, почему тебе это не положено! Ты ставишь мой Дом под угрозу, ты позоришь моих людей, ты врешь, обманываешь и крадешь, ты прекрасно все это знаешь… ты омерзительная мелкая дрянь!

– Терпеть не могу, когда ты ведешь себя как ущипнутая за задницу монашка. – Гидеон искренне сожалела в этой фразе только об одном.

– Хорошо же! – фыркнула Харрохак, мгновенно беря себя в руки. Она начала выбираться из своих длинных, богато украшенных одежд. Человеческие ребра, которые она носила поверх мантии, застучали, засияли белым на черном. Крукс вскрикнул от страха, когда она принялась расстегивать маленькие серебряные пряжки, но она остановила его жестом. В Гидеон поднялась волна жалости и отвращения, когда она поняла, что делает Харроу. Та снимала костяные браслеты, зубы, которые носила на шее, маленькие костяные сережки в ушах. Все это она сгрузила Круксу в руки, а сама вышла на посадочную площадку, дрожа. В перчатках, сапогах, рубашке и брюках, коротко остриженная, с искаженным гневом личиком она вдруг стала сама собой: отчаявшейся девчонкой моложе Гидеон, маленькой и слабой.

– Слушай, Нонагесимус, – сказала Гидеон, выбитая из равновесия и встревоженная. – Кончай уже. Не делай… что ты там собиралась делать. Отпусти меня.

– Ты так просто не уйдешь, Нав, – сказала Харрохак. Подбородок у нее дрожал.

– Пнуть тебя на прощание?

– Заткнись! – рявкнула Госпожа Девятого дома и добавила жутким голосом: – Я меняю условия. Честный бой…

– И я ухожу безнаказанной? Я не дура.

– Нет. Честный бой, и ты уходишь с патентом. Если я выиграю, ты сходишь на сбор, а потом уйдешь с патентом. Если проиграю – уходи прямо сейчас. С патентом.

Она подхватила пергамент с земли, вытащила из кармана перо, сунула его в рот. Оно вышло из щеки, покрытое кровью. Очередной трюк, решила Гидеон.

Харроу подписала документ. Пеллеамена Новенариус, Преподобная мать Запертой гробницы, Госпожа Дрербура, правительница Девятого дома.

– Это подпись твоей матери, – заметила Гидеон, чувствуя себя очень глупо.

– Я не собираюсь подписываться собственным именем, идиотка. Вся игра потеряет смысл.

Гидеон видела красноту в уголках ее глаз. Розовые белки человека, который не спал всю ночь. Она протянула купчую, и Гидеон жадно, бесстыдно схватила ее, сложила и засунула глубоко под рубашку и под нагрудную повязку. Харроу не вздрогнула.

– Соглашайся на дуэль со мной, Нав. На глазах у моего маршала и у охраны. Честный поединок.

Ко всему прочему, Харрохак была изготовительницей скелетов, и то, что она предложила, обуянная гневом и гордыней, не было честным боем. Плоть от плоти Девятого дома, она обезоружила себя, вступая в бой без тел, которые могла бы поднять, и без единой косточки, которая могла бы прийти на помощь. Гидеон только раз видела Харроу в таком настроении и думала, что этого больше никогда не случится. Только полный ублюдок согласился бы на такую дуэль, и Харрохак знала это. Только завзятый подонок пошел бы на такое. Это было бы жестокое избиение.

– Если я проиграю, то пойду на твое собрание, а потом уйду с патентом.

– Да.

– Если выиграю, уйду с патентом прямо сейчас.

На губах Харрохак виднелась кровь.

– Да.

Над головой завыл рассекаемый воздух. Прожектор зашарил по шахте. Шаттл наконец-то приближался к дыре в земной оболочке. Гидеон посмотрела на часы. Две минуты. Гидеон быстро ощупала Преподобную дочь: руки, торс, ноги, осмотрела сапоги. Крукс завопил от ужаса и отвращения. Харроу ничего не сказала, но молчание ее было презрительнее слов. Но ведь на одной мягкости далеко не уедешь. Слово Дома твердо, словно железо. Тверже железа.

– Вы слышали, – сказала она Круксу и Агламене. Крукс смотрел на нее с ненавистью, которая взрывает звезды, с пустой ненавистью, давящей изнутри, искажающей, поглощающей свет.

Агламена не смотрела ей в глаза. Хреново, но хорошо. Гидеон покопалась в рюкзаке в поисках перчаток.

– Вы слышали ее. Вы свидетели. Я ухожу так или иначе, и условия предложила она сама. Честный поединок. Ты клянешься матерью, что поединок будет честным?

– Как ты смеешь, Нав…

– Клянись матерью. До конца.

– Клянусь матерью. У меня ничего нет. До конца, – выплюнула Харроу, тяжело и рвано дыша. Гидеон торопливо натянула полимерные перчатки, застегнула их на запястьях. Харроу ухмыльнулась:

– Боже, ты же даже кожу не носишь. Куда мне до тебя.

Они разошлись. Агламена подала голос, перекрикивая шаттл:

– Гидеон Нав, вспомни о чести и дай своей госпоже оружие.

Гидеон не удержалась:

– Мне ей кость швырнуть?

– Нав!

– Я отдала ей всю свою жизнь, – ответила Гидеон и обнажила клинок.

Это был просто красивый жест. На самом деле Гидеон ударила ногой и сбила Харроу с ног. Ударила сильно, чтобы Госпожа Девятого дома не поднялась. Поставить ногу на грудь, и все будет готово. Она бы села на нее, если бы так было нужно. Никто в Девятом доме не понимал, что такое жестокость. Никто, кроме Преподобной дочери. Никто не знал, что такое грубость. Это знание вытекло из них, выветрилось, его поглотила тьма, плескающаяся на дне катакомб Дрербура. Агламена или Крукс должны были объявить победу в бою, а Гидеон должна была уйти почти свободной женщиной.