– А остальные шелудивые псы – это тэнкрисы?

– В этом случае – да.

– А ваш храм?

– Меския – мой храм. И я соблюду его чистоту к вящей славе Императора. – Я поднялся, надел маску и накинул капюшон. – Пора!

Вошли ташшары и быстро заковали приговоренного в цепи. Следуя за мной, они провели его по узким пустым коридорам, которые десятками обвивали широкие, заполненные народом галереи и залы рабочей части дворца. От главного входа через парк, окружавший императорскую резиденцию, к внешним вратам нас доставил стимер. Площадь перед вратами уже была полна народу. К нужному месту мы прошли пешком под крики беснующихся подданных, изрыгавших проклятия на голову того, кого еще недавно они так боялись. Благо нас защищали солдаты, иначе приговоренный не дожил бы до казни.

Я провел Лайотрадо эл’Шимара к Белому диску. Издревле на нем происходили казни тэнкрисов, признанных государственными преступниками. Ташшары продели цепи сквозь кольца, торчащие из камня, и натянули их, заставляя Лайотрадо эл’Шимара опуститься на колени. Стоявшие кругом солдаты Имперры выставили напоказ заряженные карабины, тем самым делая немое предупреждение горячим головам, а я чувствовал нараставший накал эмоций.

Двое чародеев из ИПЧ[4] аккуратно устанавливали внутрь синематеха сиреневый кристалл ромбовидной формы. Они соблюдали осторожность, работали в перчатках, чтобы не повредить и не запачкать артефакт – носитель информации – кристаллы были крайне хрупки и капризны в эксплуатации. Корпус синематеха закрылся, и чародеи направили объектив на меня, пришел в движение боковой рычаг, пошла запись.

– Лайотрадо эл’Шимар признан виновным в многочисленных преступлениях против народа Мескийской империи и приговорен к смерти через угрызения совести! Приговор будет приведен в исполнение немедленно! Палачом выступает Бриан эл’Мориа, Великий Дознаватель Мескийской империи! – провозгласил один из пяти Жнецов, стоявших рядом с Белым диском.

– Последнее слово? – спросил я.

– Я невиновен! – выкрикнул приговоренный и издевательски расхохотался. – Вы взяли не того!

Я передал трость ближайшему агенту и приступил к эл’Шимару, положил одну руку на его темя, вторую – на шею, нащупал пульс. Прежде мой Голос позволял чувствовать и видеть эмоции живых существ, но после приобретения благодати Императоров он усилился стократно. Теперь я мог внушать эмоции на расстоянии, но по привычке устанавливал физический контакт.

Мой Голос проник внутрь эл’Шимара, и я внедрил в него чужеродные эмоции. Все то время, что его судили, преступник не выказал никаких признаков раскаяния, буянил и смеялся, глядя в лица тем, кому причинил боль. Это животное не могло и не желало раскаиваться. Я заставил его.

Все началось как легкая дрожь озноба, выступил пот, затем его серебряные глаза стали метаться, а на наглом благородном лице проявились морщинки, отражавшие мысли, внезапно появившиеся в больном мозгу. Казнимого начала бить крупная дрожь, такая, что он не мог даже сжать кулаки; из окривевшей трещины, в которую превратился рот, потекли бессвязные звуки, скулеж, стоны. Он начинал осознавать. Я подкрепил свое воздействие сгустком всего того, что жгло души страдальцев, попавших в его руки, и тех, кто любил их. Матерей и отцов, лишившихся дочерей. Мужей, потерявших жен. Братьев, потерявших сестер. Детей, лишенных матерей.

Мой Голос разбил оборону его нигилистского эго и принудил к чувству. Трупы совести и стыда полезли из самых темных частей его сознания, где были давно и глубоко похоронены. Эл’Шимар начал рвать на себе роскошные белые пряди. Он брызгал слезами и слюной, оголяя скальп и даже выдирая небольшие его кусочки, по пальцам серебряными струйками текла кровь, а потом он потянул руки к тем, чьего прощения теперь жаждал. Он не мог быть прощен, но существование с таким огромным чувством вины было мучительнее расплавленного свинца, льющегося под кожу. В визгах и стонах он упал на Белый диск, потеряв все силы, лишившись всего, что делало его высокородным таном, гордым и непреклонным. И он стал молить о смерти.

Один из Жнецов поднес ко мне футляр с лежащей в бархатной формочке серебряной мизерикордией. Я вложил кинжал в окровавленные пальцы осужденного:

– Искупи свою вину.

Он ухватился за оружие, как за последнюю надежду, направил трехгранный клинок себе в грудь и, судорожно дернувшись, вонзил его в сердце. Рев толпы стих на миг, а потом взлетел под небеса торжествующим громом, сопровождаемый аплодисментами. Лайотрадо эл’Шимар прекратил дергаться.

– Правосудие свершилось. Очистите площадь и позаботьтесь о теле.

– Да, митан. – Жнец подал мне трость.

– И еще кое-что. Вон там, в отдалении стоит черная карета, запряженная пегими лошадьми. Отведите ее на одну из соседних улиц и ждите. Никакого насилия, никакого шума. Я желаю поговорить.

– Все будет исполнено, митан, – поклонился Жнец.

Ташшары расковали труп и погрузили его на небольшую каталку, после чего накрыли и повезли к грузовому стимеру с эмблемой Имперры на кузове, мне же предстояло вернуться во дворец. Не имея ни единой свободной минуты, завершив долгое судебное дело и последовавшую казнь, я отправился на аудиенцию к его величеству.

Дворцовый комплекс поражал размерами, его строили веками, постоянно добавляя что-то новое, перестраивая, искажая и извращая замысел зодчих прошлого. В общем и целом он был разделен на три громадных части: владения Императора, владения императрицы и третья, самая большая часть – рабочая. В ней располагалась канцелярия его величества, фактически сердце имперской бюрократии, самая мощная административная машина в ойкумене.

Из-за колонны в одной из галерей выскользнула фигура в черном плаще с капюшоном и в маске.

Инчиваль однажды спросил у меня: зачем все это? Зачем одевать солдат как мрачных вестников смерти? Зачем прятать лица и демонстрировать показательную жестокость? Имперра уже всем доказала, что неприкосновенных нет и преступление обретет возмездие, так, может, хватит этого мрачного маскарада? Я же ответствовал, что страх есть инструмент более тонкий. Враги должны ощутить мои пальцы на своем горле в тот самый миг, когда мысль о предательстве только-только начнет зарождаться в их умах. Они должны предвосхитить свою кару и одуматься. Страх перед Имперрой спас не одну жизнь от виселицы.

Жнец быстро шел ко мне. Я перехватил трость таким образом, чтобы успеть освободить клинок в случае необходимости. Одно из трех наиболее удачных покушений, которые я пережил за последние полтора десятка лет, произошло именно так – убийца в обличье Жнеца приблизился на расстояние удара и… лишился руки, прежде чем я что-то понял. Себастина, облаченная в точно такую же одежду и следовавшая в составе свиты, оторвала ему руку и тут же сломала ногу. Конечно, я сам виноват в том, что подпустил к себе убийцу, но меня порой окружает такое количество недоброжелателей, что их общий негативный фон может затмить что угодно, даже намерение отнять жизнь.