Земля вдруг опять резко ушла у Ваньки из-под ног. Только намного быстрее и резче, чем тогда, на математике, ушла и не вернулась обратно. Как же такое могло случиться, ведь отец всегда говорил, что любит их? Ванька не плакал, он просто не мог поверить в то, что произошло. А вдруг мама пошутила, нехорошо пошутила, жестоко? Но, вспоминая её лицо, он не решался идти на кухню, где она, наверное, плакала одна в темноте. Несчастный, потерянный, Ванька отправился в свою комнату, не раздеваясь, лёг на диван, уткнувшись лицом в подушку, и снова стал думать. Он знал эту тётку Ирку. Она часто приходила к ним домой, давала маме советы, когда мама с папой ссорились, и фальшиво, как теперь оказалось, обнимала её за плечи… Нет, прав Димка: взрослые всё врут, и отец врёт, предатель. Ванька не плакал, он просто неподвижно лежал с открытыми глазами, глядя куда-то в чёрную пустоту. За окном давно уже наступила ночь, а старый день всё никак не желал кончаться, самый длинный, самый несчастливый день в его жизни.

Утром Ванька открыл глаза, вспомнил, что отец ушёл, и испугался. Потом не поверил. Потом снова испугался… и вновь не поверил. Да и можно ли было в это поверить?!

Ванька не помнил себя без отца. Они часто проводили время вместе: вместе смотрели интересные передачи, мастерили самолётики из бумаги, вместе гуляли по тихому, заснеженному парку и разговаривали обо всём на свете… Отец часто рассказывал сыну про своё детство. И тогда Ванька настолько ярко представлял себе смелого, немного непоседливого мальчишку, так похожего на него самого, что ему казалось, будто он знал отца гораздо дольше, чем одиннадцать с половиной лет… Знал его, гордился им и любил…

Как же это мама говорит – «ушёл»?! Не мог! Не мог папа уйти! Он спит! Спит после ночной смены! Ну, конечно!..

Ванька живо соскочил с дивана и с сердцем, полным надежды, бросился в спальню родителей.

К великому его разочарованию, их большая деревянная кровать оказалась аккуратно застеленной холодным шёлковым покрывалом.

Потерявшись окончательно, Ванька с грустным недоумением оглядел комнату и, несчастный, побрёл на кухню. Ему очень хотелось поговорить с мамой.

Она стояла у окна, в наспех застёгнутом неопрятном халатике, с растрёпанными светлыми, как у Ваньки, волосами, и напряжённо вглядывалась в безлюдную снежную даль. Ванька подошёл к ней, такой же помятый и непричёсанный: он уснул только поздно ночью, так и не раздевшись. Она нервно вздрогнула и обернулась.

– Мам, почему папа от нас ушёл? – негромко спросил он и внимательно посмотрел ей в лицо. Оно, казалось, ещё сильнее изменилось за эту ночь. Ванька никогда не видел маму такой осунувшейся, бледной, потерянной. Ему вдруг стало нестерпимо жаль её, захотелось обнять крепко-крепко, прижаться, не отпускать. Ванька уже шагнул к ней навстречу, но она, словно испугавшись чего-то, резко отстранилась от сына и с напускной строгостью быстро произнесла:

– Не знаю, не знаю я ничего! Иди приведи себя в порядок, не то в школу опоздаешь!

Ванька опешил: уж не издевается ли она? Какая школа? За эту ночь он чётко осознал, что в жизни есть вещи поважнее всех этих уроков, спектаклей… Неужели мама не понимает? Ванька грустно вздохнул и снова повторил свой вопрос.

Она молчала, нервно теребя край халата, и вдруг, со злостью взглянув на сына, пронзительно закричала:

– Что ты ко мне пристал?! Не знаю я! Это же твой папаша, вот ты у него и спроси! Спроси у своего папаши… почему он бросил нас, предатель. Предатель! Ненавижу его! Всех ненавижу! Боже мой! Да оставьте меня в покое!

Она кричала, задыхаясь от горькой обиды на неверного мужа, на жестокий мир, замкнувшаяся в своём горе и никого не замечающая вокруг.

А рядом с глазами, влажными от слёз, неподвижно стоял Ванька. В душе его мешались противоречивые чувства: отчаянной злости на глупых родителей и нестерпимой жалости к ним. Ванька чувствовал, что мама обвиняет его, но не понимал, в чём он виноват, не знал, что делать дальше, и от этого ему становилось ещё тяжелее. Огромный ком в груди мешал дышать, на глаза давили слезы, неведомая сила настойчиво гнала из дома. Повинуясь ей, Ванька быстро выскочил в коридор, наскоро оделся впотьмах, схватил валявшийся у порога рюкзак и хлопнул дверью.

– Вернись, вернись немедленно! – придя в себя, крикнула ему вслед мать. – Слышишь?!

Но Ванька не слышал. Задыхаясь от встречного колючего ветра, он уже бежал со всех ног по оживлённой утренней улице всё дальше и дальше от дома. На пути ему встречались многочисленные прохожие с детьми. Одних провожали в школу, других – в садик. Крепко сжимая в своих ладонях тёплые детские ладошки, взрослые с любопытством оглядывались на странного мальчика, несущегося непонятно куда, в съехавшей набекрень шапке и расстёгнутой куртке. Ванька не видел их, казалось, что на многолюдной улице он был один. «Предатель!», «Твой папаша предатель!» – эти едкие, жестокие слова будоражили, злили и гнали его вперёд. Куда вперёд? В школу? Какая школа?!

Когда вокруг одни вруны и предатели! Наверное, и в учебниках половину врут! Их же тоже взрослые пишут. Как эти взрослые достали! И отец достал! Ваньке бы только встретиться с ним, и тогда он ему, предателю, всё выскажет. Но где с ним встретиться? Когда он придёт? А если не придёт, как они с мамой будут жить дальше… без него?

Утро было тяжёлым, как и колючий снег, оно засыпало десятками трудных вопросов, на которые сложно было найти ответ даже взрослому человеку.

В школу Ванька пришёл злой. Он бегал к дому, где жила тётка Ирка, смотрел в её окна с противными красными занавесками, но позвонить не решился, только разозлился и опоздал. Хорошо ещё, что не математика первая, вроде литература или история… Хотя какая разница!

Глянув расписание на первом этаже, Ванька равнодушно постучался в кабинет литературы. Пожилая Глафира Андреевна разрешила ему войти. Он переступил порог, и на него тотчас, как в прошлый раз, уставились любопытно-ехидные одноклассники, словно одного его и ждали. Ванька не обратил на них внимания и уже собирался сесть на своё место, как вдруг увидел сидящую на третьем ряду Лидию Сергеевну. Она глядела на него, мстительно ухмыляясь, и выжидающе молчала. Класс ёрзал на своих местах от нетерпения, хорошо зная эти минуты затишья перед бурей. Ванька их тоже знал… Раньше бы он расстроился, опустил глаза, а сейчас душу его переполняли чувства раздражения и враждебности. Сейчас он даже очень хотел, чтобы Лидия Сергеевна что-нибудь сказала, пусть скажет, пусть только попробует… И она сказала, как всегда, едко, язвительно:

– Что, Шишкин, не можешь запомнить, когда урок начинается? Почему опоздал?

– Такси долго ловил! – тут же дерзко выпалил Ванька и вызывающе посмотрел на неё.

Лидия Сергеевна опешила. По классу пронеслась волна удивлённого шёпота.

– Хам! – наконец закричала Лидия Сергеевна, побагровев от злости. – Давай дневник!