* * *

Нура призналась мне, что слова пугают ее, а меня по-прежнему мучил вопрос, которого я старался избежать: как мне удалось выжить после казни? К моей странной особенности – что я не старел – прибавилась загадка… Если я предавался размышлениям, на ум приходили противоречивые подробности, от этого голова шла кругом, и я доводил себя до полного изнеможения. Так что лучше было не задумываться.

Я стал ждать Нуру.

Тем, кто ненавидит ожидание, приносит облегчение природа. Двигаясь вдоль реки под колючими ветками, я шел к равнине, поросшей густым лесом, который затмевал дневной свет. По мере того как я проникал в лес, он раскрывал передо мной новый аромат, запахи вереска, тяжелый смолистый дух, испарения цветов, затхлый душок разложения. Разбегавшиеся при моем приближении зайцы оставляли мне размеченный коричневой шерсткой кильватер, а резкий взлет напуганных птиц свидетельствовал о том, что люди не часто топчут здешние места. Когда склон сделался более пологим, я обнаружил заросли, богатые ягодами, которые поедали ловкие козы, а затем густо поросшие травой узкие опушки, где паслись черные овцы. Среди стволов я заприметил скачущих галопом лошадей; их живость, свобода и беззаботность так и звали последовать за ними, но я не отклонялся от русла реки. Иначе найду ли я пещеру? И Нуру…

Привалившись к какому-то хвойному дереву, я, прежде чем задремать, понаблюдал за крошечной жизнью насекомых, поразился дисциплине муравьев и восхитился пурпурной красотой гусеницы. Меня заворожили блестящие скарабеи, эти атакующие навоз труженики: одни поедали его, другие своими широкими лапками формовали шары, а потом куда-то катили их – наверняка для того, чтобы заполнить ими свои норы; обладатели рогатого торакса поднимали впечатляющие по сравнению со своими габаритами тяжести, что доказывало их гигантскую силу. Вступившему с ними в бой человеку пришлось бы вооружиться дубиной, вес которой в тысячу раз превышал бы его собственный!

На закате я, еще недостаточно уставший, чтобы заснуть, вернулся в свое пристанище. Как и в первую ночь, мой сон нарушали видения нападавших на меня ворон, которые пытались выклевать мне глаза…

На следующий день ожидание стало меня тяготить. Я взялся за сбор трав, но очень скоро на меня напала усталость, и я ограничился тем, что, подобно неподвижно парящему в поднебесье орлу, принялся обводить взглядом пейзаж.

Я уселся на землю и, прижавшись спиной к приятно массировавшей мне лопатки ноздреватой коре кедра, позволил природе проникнуть в меня. Немолчный звук неустанно бегущих перед моими глазами потоков превратился в гипнотическую колыбельную, в ритме которой сменялись и исчезали картины окрестностей и образы из моих воспоминаний, столь же хрупкие и вибрирующие, как поверхность воды, однако они не закрепились, не создали непрерывного, простого и постоянного движения, длительность которого усилила бы очарование…

Солнце село. Орел, покачиваясь, спускался к опушке: он обнаружил жертву.

У подножия водопада появилась Нура, я бросился к ней. Она сдержала мои излияния чувств.

– Оденься. Не то мы снова поведем себя как животные.

И тут же сама исправилась:

– Как счастливые животные…

Это рассмешило нас обоих. Я подхватил протянутую тунику. Когда я надел ее, Нура взглянула на меня с восхищением:

– Я на глазок знаю твой размер.

Ткань идеально облегала мое тело. Я повязал шерстяной пояс, и подол поднялся до середины бедер.

– Многие девушки мечтали бы иметь стройные ноги и тонкую талию, как у тебя, – прошептала она.

– Я похож на девушку?

– Ни в коем случае.

Привстав на цыпочки, она вознаградила меня быстрым поцелуем.

– Пойдем. Давай наконец поговорим.

– Потому что я одет?

– Пристойность облегчает искусство беседы.

Она пошла по тропинке, ведущей вниз, а не к водопаду. Я напрягся.

– Разве мы не поднимемся в нашу пещеру, Нура?

– Нет, только не в твою больничную палату. Я и так слишком долго не смыкала там глаз над тобой.

А я-то уже понадеялся повторить ощущения нашей встречи после долгой разлуки! И теперь испытывал удивление, смешанное с разочарованием. Она шаловливо схватила меня за руку и погладила ее:

– Какая разница?

Потом отпустила и углубилась в лесные заросли. Я последовал за ней. Женщина, которую я любил, требовала, и я шел за ней; мы шагали, движимые желанием и переполненные тысячами историй, которыми хотели поделиться друг с другом.

По пути я рассматривал Нуру. И в который раз восхищался ее чудом. Будь то ветер, испепеляющая жара или проливной дождь, она никогда не выглядела растрепанной; если же выбившийся из прически локон падал ей на щеку, казалось, будто она сделала это специально. Никогда ни один палец на ее ноге не покрывала пыль, как если бы она носила сандалии просто для красоты, без всякой утилитарной цели. Никогда ее платье не цеплялось за колючий кустарник, и острые шипы не рвали его. Никогда ни единое пятнышко не марало ее вышивки. Во всей вселенной Нура не знала ни одного недруга: все покорялось ей. Она проявляла себя такой, какой решила быть. Изящное своеволие было ее естеством.

Солнце скрылось, и вместе с ним ушла жара, во тьме принялся шуровать ветер, которому были ненавистны сумерки.

Мы вышли на лысый пригорок. Посреди него высились менгиры. В полумраке их очертания обретали пугающую плотность, казались настолько крепкими и живыми, что я поискал, где у этих призрачных чудовищ глаза.

Нура остановилась перед вертикально стоящими камнями и произнесла, указывая на них:

– Ее отметина.

– Прости, что?

– Отпечаток луны на земле.

Я поочередно рассматривал перламутровый диск в вышине и торчащие из земли и образующие круг камни. Нура добавила:

– Луна не оставляет свой след в обычной грязи, она рисует его на камнях.

Я сомневался в том, чтобы луна могла расположить гранитные глыбы по идеальному кругу, ограничить пояс укреплений глиняной стеной и наружным рвом и вокруг засыпать песком. Однако я промолчал, не желая спорить с Нурой, которая мрачнела, если ей не нравилось замечание.

– Мне нравится это место! – воскликнула она. – Я часто приходила сюда. И молилась луне. В этих краях ее называют Сера.

Она улыбнулась светилу.

– Луна стала моей Богиней. Она поддерживала меня. Мы с ней похожи: у нее свой характер, у нее бывают взлеты и падения, темные ночи и ясные, ночи млечные, а порой окровавленные; она может быть узкой, а потом круглой, девственной и материнской, взбалмошной, но, что бы ни случилось, – верной, стойкой и противостоящей тучам, стремящимся уничтожить ее.

Нура присела и предложила мне опуститься на землю рядом с ней.

Мы замерли плечом к плечу. Привлеченные свечением, наши взгляды оторвались от черного горизонта