Он поднял на меня глаза. Похоже, он наконец услышал меня. И я продолжил:

— Твой старший сын умер? Полюби его еще больше. Полюби всех остальных, тех, кто у тебя остался, скажи им о своей любви. И поспеши. Единственное, чему нас учит смерть: спешите любить.

С этого дня Мойша перестал плакать. Конечно, он не перестал сожалеть о покойном, но обратил свою боль в привязанность. Ничто не может устранить печали. Но истинное сердце обращает печаль в благотворное чувство.

Прошло несколько лет. Мне казалось, что я наконец обрел свое место в жизни. Мои столы, стулья и рамы не стали лучше, но советы мои стали мудрее. Я нес мир в души односельчан.

В это время под тяжестью лет угас старый рабби Исаак, и Иерусалимский Храм прислал нам нового раввина, Наума, большого знатока Священного Писания. Через несколько недель он понял, что в деревне слушают не только его. Он потребовал, чтобы ему передали мои слова, и, разъяренный, ворвался в мою мастерскую:

— Кто ты такой, чтобы считать себя вправе говорить о Священном Писании! Кто ты такой, чтобы давать советы другим? Ты учился в школе раввинов? Соблюдал ли ты Священное Писание, как соблюдаем его мы?

— Но советы даю не я, а свет из глубины моих молитв.

— Как ты осмеливаешься богохульствовать? Ты умеешь только стругать доски, а собираешься стать поводырем для других. Ты не можешь говорить от имени Священного Писания, а тем более от имени Бога! Храм осуждает нечестивцев вроде тебя. В Иерусалиме тебя бы уже давно забили камнями!

Наум напугал меня.

Два дня я держал мастерскую закрытой, а сам отправлялся в дальние, одинокие прогулки.

Наум, несомненно, был прав: незаметно, не отдавая себе отчета, я стал духовным наставником жителей деревни, провозглашая мораль, примиряя, гася справедливый гнев, вещая от имени Бога… Я воздействовал на души людей так естественно, что даже не задумывался об исключительной сложности подобного труда, и молодой рабби справедливо упрекнул меня в том, что я по неведению впал в грех ослепления и гордыни!

Быть побитым камнями! Наум был прав. Моя странность, мое противостояние Храму могли закончиться смертью под градом камней. Он угрожал мне. И я испугался.

Ни он, ни я еще не знали двух вещей: того, что я возжелаю этой смерти, и того, что римляне принесут в Иерусалим новую пытку — пытку распятием. И завтра мне предстоит умирать на скрещенных досках.

— Тебе известно, что все только и говорят о твоем родственнике Иоханане?

Глаза матери блестели.

— О котором?

— О сыне Елизаветы, моей двоюродной сестры, ты же знаешь… Говорят, он наделен пророческим даром.

Ее слова меня не интересовали. Я истощил все свое любопытство по отношению к лжепророкам и лжемессиям. Я пытался найти в жизни свое собственное место. И молодой рабби вновь поставил передо мной вопрос выбора.

Но мать не отступала. Было ли это из интереса к религии или по причине семейной гордости? Она тоже только и говорила об этом родственнике.

— Иоханан обосновался на берегу Иордана и смывает грехи людей, которые приходят к нему, окуная их с головой в воду. Поэтому его еще называют Иохананом Омывающим.

Я вновь открыл мастерскую. Однако никто не осмеливался теперь приходить ко мне даже за досками. Наум запугал всех.

Но мало-помалу люди стали встречаться со мной тайно. Они хотели, как и прежде, говорить со мной. Мы собирались в конце дня далеко от деревни, около озера. Там у меня возникало ощущение, что мир принимает нас в свои объятия, что я улавливаю в лиловых водах сумерек умиротворяющее молчание Бога, которое таится в глубине молитвы, когда ты вздымаешь две сомкнутые руки к усыпанному звездами небу.

Наум узнал об этом и вновь с яростью обрушился на меня.

Он был прав.

Разве не стал я воплощением тщеславия? Разве правильно было утверждать, что истина во мне, а не в Священном Писании? Можно ли доверять только себе? Я нуждался в очищении, я нуждался в помощи, в поводыре, даже в учителе. Мне надо было встретиться с Иохананом, чтобы очиститься от грехов.

Я отправился в путь вдоль извилистого русла Иордана.

Иоханан Омывающий обосновался в Вифании. Чем ближе была цель, тем больше дорога заполнялась паломниками, поток людей тек быстрее, чем река. Они шли отовсюду, из Дамаска, из Вавилона, из Иерусалима и из Идумеи.

В ущельях нижнего течения Иордана стихийно возник лагерь: там стояли шатры, горели костры, там размещались целыми семьями, жили сотни мужчин и женщин.

Иоханан Омывающий стоял по колени в воде, расставив ноги. Его силуэт вырисовывался на фоне скал, зажимавших реку.

Длинные очереди паломников спокойно и безмолвно тянулись вдоль берега. Над водами раздавались лишь хриплые крики каких-то птиц.

Иоханан напоминал карикатуру на пророка: слишком худой, слишком бородатый, со слишком взъерошенными волосами, в грязной одежде из верблюжьего волоса. Вокруг него с жужжанием роились полчища мух, привлеченных ужасным зловонием. Его невероятно большие глаза смущали своей неподвижностью. Его грубость казалась такой вызывающей, что отдавала бахвальством. Я почувствовал себя униженным, я видел пародию на все то, к чему стремился, жалкое подобие моих самых высоких устремлений.

Я внимательно оглядел толпу паломников, пришедших очиститься, пока не наступил вечер. Удивительно, но там были не только иудеи, но и римляне, сирийские наемники, иными словами, люди, никогда не читавшие Тору, ничего не знавшие о нашем Священном Писании. Что они искали здесь? Что мог им пообещать Омывающий из того, чего им не давала собственная религия?

Я приблизился к двум паломникам, которые ожидали на берегу своей очереди.

— Я пошел, — сказал толстяк.

— А я не пойду, — ответил худой. — И вообще не понимаю, почему должен очищаться от грехов, я во всем соблюдаю наш закон.

— Несчастные! Колодези самомнения и грязи!

До нас донесся громоподобный голос Иоханана Омывающего. У него, должно быть, был очень тонкий слух, ибо, несомненно, он расслышал их спор, несмотря на шум речной воды.

Иоханан вопил, обращаясь к худому:

— Гадючье отродье! Грязная свинья! Считаешь себя чистым, потому что придерживаешься пустых формулировок Закона. Недостаточно мыть руки перед каждой едой и соблюдать субботу, чтобы охранить себя от греха. Только покаявшись сердцем, ты можешь добиться прощения своего греха.

Эти речи укололи меня, словно жало слепня. Разве не так мыслил и я долгие годы, оставаясь в полном одиночестве?

Иоханан Омывающий продолжал кричать, и его длинное худое тело сотрясалось от ярости. Чувствовалось, что он обладает неистощимыми запасами гнева, и гнев усиливался от ощущения греховности окружающих. Мне сразу стало ясно, что пророком Иоханан не был, но человеком прямодушным, несомненно, был.