На первом же классном часе меня выбрали комсоргом, угу. Но я даже не отнекивался. Дело-то, в принципе, привычное. Ну и полезное, по мысли отца: «Ты старайся, это всё тебе потом зачтётся. О карьере надо думать уже сейчас».

Я и стараюсь. Правда, иногда хочется послать всё куда подальше – но кто без слабостей? Главное, уметь справляться с порывами. Я справляюсь. Заодно закаляю терпение и выдержку. Веду комсомольскую работу по отлаженной схеме: политпросвещение, шефство, сбор макулатуры, проработки отстающих, собрания, пламенные речи и всё такое прочее.

Речи – так вообще мой конёк. Когда я в ударе, могу так развернуться, что все как один готовы мчаться на баррикады с горящими глазами. Короче, тот ещё Троцкий.

Коллектив, кстати, сложился нормальный. Парни без откровенной придури. Есть один балабол – Костя Валовой, но погоду он не портит, да и учится сносно. А девчонки – так вообще умницы. Хотя тут понятно – десятый класс. Вся «шелуха», как говорит отец, уже отсеялась после восьмого. Ну почти вся. Ракитина вот осталась, хотя видно, что учёба ей даром не сдалась.

С Ракитиной всё сложно...

Её терпят из сострадания. Когда она училась в восьмом классе, у неё погиб отец – это я позже выяснил. Сплавлялся по Ангаре и утонул. Ну и она как с катушек слетела. Однако учителя вошли в положение, оценки натянули, на взбрыки закрыли глаза. Ну а сейчас Раечка из-за Ракитиной воет.

А меня хоть и потряхивает временами от Раечки, тут понять её могу полностью: эта дура учится кое-как, если не считать химии да биологии, опаздывает, а то и вообще прогуливает, от всех общественных заданий нагло отлынивает, даже полы в классе моет через раз, ещё и выступает. Что ей ни поручи – на всё один ответ: «Тебе надо, ты и делай».

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍ А разве это мне надо? Это же общее дело.

Я честно пытался приобщить её к коллективу. Ведь на Ракитину не только Раечка и другие учителя взъелись, её и одноклассники на дух не выносят. Только и слышу: Ракитина – то, Ракитина – сё. Везде, в общем, отличилась.

Оля Архипова тоже всякого про неё понарассказывала: учителям грубит, с сомнительной компанией водится, гуляет вовсю.

– Гуляет? – не понял я.

– Ну с мальчиками. Одно время за ней парень на мотоцикле после уроков заезжал, взрослый уже, на вид ему лет двадцать. Так они целовались прямо возле школы. Взасос, – уточнила, порозовев, Оля. – Почти каждый день заезжал, пока директриса не увидела. Вызвала Танькину мать, ругалась сильно. Ну правильно же. Нашли место – здесь же дети…

Честно говоря, мне самому эта Ракитина глубоко неприятна. Моя бы воля – век бы её не видел. Но как комсорг, я просто обязан что-то делать, как-то на неё влиять, вмешиваться.

Я себя пересиливаю, когда к ней подхожу, но ведь подхожу и говорю по-человечески: «Не надоело тебе? Чего ты добиваешься?».

Эта единоличница только кривится. Ну или может ответить что-нибудь в духе: «Отстань, а? Что вы все ко мне лезете?».

С середины сентября нас гоняли на картошку. А ещё на морковку, свеклу, капусту, турнепс. Помощь совхозам в сборе урожая – дело святое.

В Новосибирске, вообще-то, была та же песня: как сентябрь, так – в поле. У меня даже на эти случаи и сапоги есть, и штормовка.

Утром к школе подъезжала вереница ПАЗиков, и нас развозили по угодьям.

К счастью, с погодой нам везло. Все дни светило солнце, стояла жара. Мы, разодетые с утра в куртки и тёплые свитера, ближе к обеду снимали всё с себя и оставляли вещи в бивуаке.

Колхозники встречали нас как родных. Ну ещё бы, работали-то мы добросовестно. Девчонки выковыривали клубни из земли и наполняли вёдра. Мы с парнями ссыпали картошку в мешки, а мешки закидывали в кузов грузовика.

Если уж честно, девчонкам приходилось тяжелее. Они без продыху ползали на карачках, рылись в земле, ещё и наперегонки – кто первым закончит свой ряд. Но и я смозолил руки – будь здоров.

На обед колхозники звали нас в бивуак. Там, под брезентовым навесом, соорудили из неструганных досок столы и лавки. Кормили похлёбкой с картошкой и тушёнкой. В другой раз я бы такое варево и есть не стал, а тут, казалось, ничего, даже вкусно. Вдобавок каждому на руки выдавали по банке сгущёнки. Я не брал, а наши все радовались.

Всю обратную дорогу наши горланили «Учкудук», «Синий, синий иней» и что-то из «Машины времени». Вроде, про птицу удачи. Даже Раечка подпевала, точнее, подмахивала в такт головой.

Я в музыке не очень разбираюсь, послушать ещё могу иногда, под настроение, но самому исполнять – не-е-ет. Да я и слов не знаю, и со слухом беда. А вот как наши пели – понравилось. Задорно получалось.

На кочках, пока не выехали на трассу, нас подбрасывало так, что зубы клацали, песни обрывались хохотом. В общем, было весело. Хотя после этого веселья домой я приползал полуживой и спал потом без задних ног.

Даже немного жаль, что на картошку мы ездили всего четыре раза. Остальные параллели честно отпахали в полях до октября. А нас пощадили – мол, выпускные экзамены на носу, учиться надо.

Ракитина, само собой, ни разу не ездила. Единственная из всего класса. Хотя я лично её предупредил, что ездить надо обязательно. А она просто наплевала и всё. Будто это её и не касается. Притом не удосужилась даже какую-нибудь отговорку сочинить.

Наша Надька тоже не ездила, но она, как порядочная, сказалась больной и такое представление разыграла, что даже я поверил бы, если б не знал свою сестру, как облупленную. Ну она хоть старалась, душу в своё представление вкладывала. А эта внаглую послала всех в пень и отдыхала, пока мы гнули спины.

Когда ей потом стали наши выговаривать, она, вместо того, чтобы устыдиться, так и сказала: «Копайте сами свою картошку, а я вам не нанималась».

Девчонок едва не разорвало от праведного гнева. Ну и меня покоробило.

– Раиса Ивановна, где справедливость?! – вопрошали они. – Почему мы трудились, а Ракитина прохлаждалась?

Меня тоже дёргали:

– Володя, вынеси этот вопрос на собрание! Ведь нельзя так! Это свинство по отношению к своим товарищам.

Я, может, и отмахнулся бы. Да в субботу Ракитина снова отличилась.