Дрон взорвался.

Ударная волна сбила Хольта с ног. Во время падения, которое продолжалось, казалось, целую вечность, он увидел, как взлетает к небу его оторванная рука, по-прежнему сжимающая шоковую булаву. Это было ужасное и нелепое зрелище, но комиссар неожиданно расхохотался, и кто-то другой засмеялся вместе с ним. Окинув взглядом поляну, Айверсон увидел Игнаца Кабесу, который стоял на коленях и хихикал сквозь маску из грязи и крови. Лазвинтовка изможденного конкистадора была направлена на обломки дрона.

Сержант верзантцев не понимал, почему встал на сторону комиссара. Он ведь уже отвернулся от Империума, примкнул к врагу в надежде на лучшую долю. Игнац не был ни первым, ни последним гвардейцем, который поступил так, но что же заставило его совершить глупость сейчас? Что мог предложить ему Айверсон, кроме новой боли и, возможно, быстрой смерти? Даже для комиссара этот мужик был полным психом! Вы только посмотрите на него, лежит с рукой, оторванной у локтя, и хохочет так, словно это лучшая шутка в Империуме. Псих! Вот только Кабеса смеялся вместе с ним, так что, может, он тоже свихнулся. Может, в этом и было все дело.

— За хренова Бога-Императора! — профыркал Игнац через остатки сломанных зубов.

Мгновение спустя второй дрон нырнул сержанту за спину, и грудь бойца взорвалась огненным гейзером плоти и крови. Опустив взгляд на шипящую дыру в торсе, Кабеса нахмурился, прикинув, что через нее может проползти взрослый трясинный змей. Просто чудо, что его туловище и все прочее еще держалось. Но это продлилось недолго.

Пока труп Игнаца складывался наподобие карточного домика, в котором вырезали всю семью, мимо пронесся еще один дрон, нацелившийся на Айверсона. Превозмогая внезапный прилив мучительной боли в изувеченной руке, комиссар поднялся на колени. Лазпистолет куда-то исчез, потерянный при падении. Конечно, выстрелы из него не остановили бы машину, но Хольт смог бы бросить ей вызов. Разве Бирс не говорил ему, что лишь непреклонность имеет значение при последнем подведении итогов? Но разве он не разуверился в этом давным-давно?

А если перестал верить, то почему до сих пор сражался? Может быть, потому, что старик Натаниэль неподвижно стоял на краю поляны, торжественно сложив руки за спиной, готовый наблюдать за своим учеником и оценивать его до самого конца. Пролетев мимо, дрон принялся описывать круги над комиссаром, щебеча и чирикая. Еще два диска, спустившись на поляну, присоединились к его танцу. Казалось, что машины становились более внимательными и восприимчивыми, словно части коллективного разума, действующие вместе, когда их становилось больше. Возможно, это было бредом, но Хольту померещилось, что этот ум живет настоящей злобой. Комиссар уничтожил одну из его составляющих, и единое сознание жаждало отмщения. Поэтому дроны играли с Айверсоном, наслаждались его беспомощностью, попытками подняться, опираясь одной рукой на коралл, и насмехались над желанием человека умереть стоя. Хольт почти чувствовал их ненависть. Не поэтому ли Империум отверг подобные технологии? Разве не проповедовала Экклезиархия, что думающие машины ненавидят живых и неизбежно ополчаются на своих создателей? Человечество давно уже на собственном горьком опыте убедилось в непогрешимости этой истины, но раса синекожих была молода и безрассудна. Возможно, в конечном счете беспечность их погубит. Дроны продолжали описывать круги над Айверсоном, но он нашел успокоение в этой мысли.

Щебетание механизмов переросло в визг, и комиссар приготовился к смерти, но диски внезапно умолкли и неторопливо отлетели на несколько шагов. Хольту показалось, что они сделали это нехотя и сердито, словно злобные псы, которых хозяева оттащили за поводок от добычи. Стоило стае отступить, как появились ее повелители. Низко пригибаясь, они вышли из-за деревьев, бросая на поляну взгляды вдоль стволов коротких карабинов и прижимаясь к кораллу с глубочайшим недоверием к открытой местности. Их было пятеро, все в легкой броне с крапчато-черными нагрудниками и в прорезиненных поддоспешниках. Длинные шлемы сводами возвышались над головами солдат, придавая им отдаленное сходство с какими-то ракообразными. Еще более странным их облик делали кристаллические сенсоры, встроенные в совершенно гладкие лицевые пластины. Комиссар мгновенно опознал пришельцев: следопыты, разведчики расы тау.

Несмотря на сутулость, воины двигались быстро и ловко. Рассредоточившись, они окружили Хольта с идеальной координацией охотников, связанных крепкими узами. Снова поскользнувшись на коралле, Айверсон решил забыть о самоуважении и встретил ксеносов на коленях. Боковым зрением он видел мелькавшего поблизости Бирса, который требовал от своего протеже бросить в лицо врагу язвительные последние слова, но комиссару нечего было сказать. Внимательно посмотрев на следопытов, он заметил, что один из солдат довольно сильно отличается от остальных. Он был ниже ростом, более стройным и с какой-то странной посадкой плеч. И еще у него оказались копытца…

Айверсон прищурился, испытав внезапное озарение: странный воин был единственным настоящим тау.

Все остальные под этой омерзительной ксеноброней — люди!

Единственный чужак выступил вперед и присел на корточки так, что безразличные кристаллические линзы оказались на одном уровне с лицом Хольта. По центру шлема проходила широкая багровая полоса, знак отличия командира отряда, но человека привлекла иная отметина: глубокая трещина, идущая от свода шлема до самого низа лицевой пластины. Пробоину залатали, но неровный шрам, вне всяких сомнений, был оставлен цепным мечом Комиссариата.

— Твое лицо, — выдохнул Айверсон. — Покажи его мне.

В ответ на этот призыв воин недоуменно наклонил голову.

— Или ты боишься?

— Будьте осторожны, шас’уи, — произнес один из предателей голосом, который удивительно четко звучал из-под закрытого шлема. — Этот из касты комиссаров, он не сдастся, даже будучи раненым.

Напускная церемонность слов изменника показалась Хольту отвратительной, а особенно его возмутило глубокое почтение, с которым солдат обратился по званию к ксеносу, «шас’уи». Эти предатели были не просто наемниками или трусами, ищущими путь к спасению. Нет, они искренне верили, что поступали правильно.

Шас’уи еще какое-то время изучал Айверсона, а затем начал процедуру снятия шлема. Ловкими четырехпалыми руками чужак отсоединил кабель питания, быстрыми щелчками расстегнул последовательные крепления. Все это время скопление кристаллических глаз неотрывно следило за комиссаром, не сдвигаясь ни на йоту до тех пор, пока враг не стянул шлем и не открыл лицо.

Даже для ксеноса он оказался уродливым. Плотная серо-синяя кожа имела желтый оттенок, ее покрывали следы от укусов насекомых и череда фурункулов, которая начиналась на шее, а заканчивалась гроздью нарывов вокруг чуба сальных черных волос. Самой отталкивающей чертой, впрочем, был глубокий след от цепного меча, целое ущелье на правой стороне лица, от линии роста волос до челюсти, точно повторявшее пробоину в шлеме. Старая рана, но от этого не менее ужасная. Из шероховатого месива, где когда-то находилась глазница, мерцал бионический сенсор, а челюсть была целиком заменена резным протезом. Левый глаз, черный и лишенный блеска, с загадочным выражением изучал Айверсона. Несмотря на всю свою уродливую странность, создание определенно принадлежало к женскому полу. Она была первым тау, которого комиссар видел вблизи, и Хольт ожидал встретить кого угодно, но не эту грязную, обезображенную женщину-ветерана.