Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Коней осадили у соборной паперти. Богдан — сотнику:
— Оставаться в седлах. Со мной троих определи. Еще по десятку к каждым воротам. Не выпускать ни души.
Спрыгнул с коня и — в храм. Отмахнулся от служки, который испуганно попенял:
— В шапке-то не гоже.
— Гоже! Осквернен он давно! Изменой осквернен!
Засеменил служка к начальству своему, а Богдан решительно подошел к иконостасу. Руку за икону Божьей Матери и — есть. Вот оно — письмо. Забарабанило сердце торжествующе. Но не изменил суровости лица своего. Повелевал сухо одному из опричников:
— Передай сотнику: всех служителей собора — под замок. Не медля ни минуты. И еще передай, пусть на внешней стороне детинца конные наряды выставит. Скажи еще, чтобы всю стражу собрал бы в гридну для моего к ним слова. Я в палату к архиепископу.
Архиепископ Пимен встретил Бельского в дверях, хотел осенить его крестным знаменем, но Богдан остановил его:
— Не приму благословения от змеи подколодной! От двоедушника! Заходи в свои палаты, ваше благочиние. Садись и читай!
С насмешкой повеличал архиепископа Богдан, и было видно, что с Пимена медленно, но верно сползает величественное благодушие, а испуг накладывает печать на привычное для него высокомерие.
— Читай! Я бы мог сам это сделать, но лучше ты — сам. — И вопрос: — Не под твою ли диктовку писано?!
Архиепископ прочитал первые строчки и воскликнул с ужасом:
— О, Господи!
Бельский сразу понял, что архиепископ слыхом не слышал о письме, но не отступать же.
— Читай-читай!
Еще строчка — и вновь стон ужаса.
— О, Господи! Кому это с Литвой попутней, чем с Россией?!
Вырвал письмо Богдан из рук архиепископа от греха подальше и приказал без скидки на высокий его сан:
— Палаты не покидай без моего позволения! Посчитаешь возможным ослушаться, испытаешь меча!
Уверенно пошагал на выход и в дверях громко, чтобы Пимен слышал, приказал опричнику:
— Стоять здесь до смены. На помощь пришлю еще одного. Архиепископа ни в коем случае не выпускать. Если что не так, секите мечами. Грех беру на себя.
«Удачно все началось. Очень удачно. Ну, а дальше что?
Теперь же слать вестника Малюте. Лучше не одного, а парно. Для верности. А утром вторую пару. Чтоб без осечки…»
Сам наставил вестников, велев повторить дважды все, что надлежало им сказать Скуратову, и те, сев на свежих коней из конюшни архиепископа, да еще взяв по паре заводных[7], поспешили за ворота города. В сопровождении до ворот, на всякий случай, десятка опричников.
Когда десятка воротилась с докладом, что все обошлось как нельзя лучше, Богдан отправился к ожидавшим его в смирении стражникам, ибо не уразумели они, чего ради их разоружили, согнали, словно овец, в гридни и вот теперь держат под стражей.
Бельский вошел и — сразу, что называется, быка за рога:
— Мое слово такое: кто по доброй воле, без оповещения воеводы, готов под мою руку, отходи ошуюю[8].
— Растолкуй, чего ради от воеводы таиться?
— Не поясню. Не могу. Одно скажу: дело серьезное, всей державы касаемое. Оттого и предлагаю по доброй воле, — повременив немного, добавил: — Неволить не стану, но предупреждаю: кто согласится — двоедушия не потерплю. Кто определит себе на двух скамейках умоститься, конец один — меч карающий!
Отказалось всего пятеро, и тогда Бельский повелел сотнику:
— В кельи их. Со всеми храмовыми служками, — сам же с сожалением подумал: «Несчастные. Отныне жизнь ваша не стоит ломаного гроша».
Следующий шаг — городские ворота. Не менять воротников, на это силенок маловато, но по паре опричников к каждым воротам в самый раз будет. Для контроля.
После чего и до застав дело дошло. По пятку из опричников, по десятку из стражников детинца. Тоже высылать, не дожидаясь рассвета. В стремительности — залог успеха. Расслабиться можно будет лишь после того, как все уладится, все будут расставлены по своим местам. Да и то, не вовсе рассупониваться, соснуть часика два-три и — ладно будет. Не помешает лично проверить, как правится служба, бдят ли опричники на своих местах.
К тому же нужно подготовить лазутчиков, дабы знать, о чем говорит люд новгородский и не имеет ли намерения посадник с тысяцким возмутить народ. А этого допустить нельзя, хотя и опричников по городским улицам пустить дозорить тоже опрометчиво. Нужно ли будоражить народ, а затем жить в тревоге пару, а то и тройку недель, пока царь Иван Васильевич не войдет в город.
Да, по расчету Богдана царь должен подойти никак не раньше двух недель, а скорее всего, еще позже, и все это время не нужно, по его мнению, делать резких движений. Не настораживать и без того взволнованных горожан.
Богдан ошибался. Вестники встретили передовой отряд царского опричного полка сразу же за Клином, и Грозный, по совету Малюты, отправил в помощь Бельскому пять отборных сотен, и те уже через неделю вошли в город. Под начало его, Богдана Бельского, которому Малюта Скуратов определил, что делать до прибытия Ивана Васильевича.
Пару дней бездействия. Чтобы и ратники передохнули и, это более важно, чтобы хоть немного пришли в себя верхи новгородские и даже чуточку успокоились, не увидев от опричников никакого зла. Вот после этого можно будет начинать.
Неожиданность всегда ошеломляет и лишает возможности быстро организовать сопротивление. Хотя кому сопротивляться?
Еще задолго до рассвета рванули полусотни опричников к дому степенного посадника и тысяцкого, а к домам кончанских старост, сотских и улицких — по десятку. Дома эти взяли под охрану, чтобы никто не имел бы ни с кем сношений. На торговую площадь тоже была послана полусотня, которой Бельский повелел опечатать все лавки, объявив их владельцам, что любой торг прекращается до прибытия в Новгород царя Московского и всея Руси. За ослушание — смерть лютая.
Еще одну предосторожность предусмотрели Бельский с командиром полутысячной опричной рати: направили послов к воеводе и наместнику царевым с повелением от имени Грозного не вмешиваться в дела опричников, держать стрельцов в гриднях и ждать царского слова.
Брать их под стражу не стали, но на всякий непредвиденный случай держали наготове сотню опричников вблизи Ярославова двора.
Присмирел настороженно город в ожидании грозного царя, хотя и не понимал причины нашествия опричников с собачьими мордами и метлами на седельных луках. И только ремесленники не тушили своих горнов, считая, что им-то опасаться нечего, если даже отцы города в чем-то провинились. Они честно трудились, ни в какие свары не вмешиваясь. Да их и не звали для совета с тех пор, как Иван Третий увез в Москву вечевой колокол.