— Ты не умеешь держать слово, — говорит он равнодушно.

— Нет, но почему. Я исправлюсь.

— А вот и шанс. Пообещай, что позвонишь.

— Кому? Когда? — Я тупая.

— Мне. Только мне, — он резко захлопывает дверь.

Андрей сонно спрашивает: «Кто приходил?» Потом вскакивает и уматывает на работу. А через час за мной заезжает Марк и восторженно хватает меня за ноги. Он приподнимает и носит меня по квартире. Мне не стыдно за бедность. Я никак не могу проснуться.

— Суок, мы улетаем. Вещи можешь не брать. Где мужнин завтрак? Я доем. — Он возится на кухне.

Я думаю, что бы такое написать в записке Андрею.

В белом от страха «боинге» я вспоминаю, что обещала позвонить Игорю. Я боюсь высоты. Не хочу, чтобы со мной разбились люди. Если мы нормально сядем, я позвоню. Позвоню обязательно. Я вступаю в детскую сделку с Богом и авиакомпанией «Эр Франс».

Игорь Львович в аэропорт не поехал. Он не любил провожать самолеты, поезда и корабли. Игорь Львович поехал в офис, который упорно называл конторой. Его новые партнеры всегда нервно передергивались, наиболее наглые просили подбирать выражения. Игорь Львович с удовлетворением замечал, что время «крышевого» бизнеса проходит. Все снова боятся милиции-конторы. Он усмехался. Но тяжело и натужно. Игорь Львович был лишен чувства юмора. Начисто. То есть он отмечал, что логическое построение истории, именуемой анекдотом, приводит к нелепому финалу. Но ему не было смешно. Пятачок приходит к Винни-Пуху: «Завтра меня будут показывать в программе «Смак». Увидишь шашлык из свинины — это я». Ну и что хорошего, что наивные и доверчивые существа в этом мире годятся только на шашлык? Но Игорь Львович был умен и знал, что отсутствие чувства юмора — это недостаток. В компаниях он безошибочно определял самого тонкого ценителя глупых историй и внимательно следил за выражением его лица. Игорю Львовичу удавалось всегда рассмеяться на сотую долю секунды раньше. Он слыл светским человеком.

«Согласись, Софа, смех — это физиологическое действо, свойственное человеку как биологическому виду. А юмор — это ссылка на обстоятельства». Игорь Львович мысленно беседовал со своей покойной женой. А раньше обращался за советом только к маме. Обычная еврейская трагедия: она любит его, он любит свою маму. А мама всегда не любила Софу, потому что она была гойкой. А чаще — хазерючкой. А Софа все ждала, когда же, наконец, она станет для Игоря самым важным человеком. А мама обещала, что его дети сделают что-нибудь похуже.

— Чем что, кто? — раздраженно спрашивал Игорь.

— Чем ты. А подумал о чем? — отвечала мама, поджимая усы.

У мамы всегда, сколько Игорь помнил, были усы. Она их совершенно не стеснялась. Она всегда жила так, как ей удобно. И поэтому всегда была права. Игорь это ценил. И Софа ценила. Со временем она смирилась с неравными условиями борьбы и тихо заболела. Софа заболела не из-за мамы, а потому что у нее не было совести.

— Она забыла свой долг перед семьей, — заявила свекровь.

Игорь молча согласился и отправил Софу в Нью-Йорк. И сыновей, и внуков, и маму. Для Софы это уже не имело значения. Она просто умерла в хороших комфортабельных условиях. А мама осталась. Чтоб она еще сто лет прожила. Пусть дети там будут присмотрены. И внуки. Только кому теперь сказать «прости»? Софа добилась своего. Она стала главным человеком в его жизни.

«Я же смеюсь от щекотки? От радости? Когда сделка хорошая и сам у себя украду? Софа, ты помнишь?» Софа, конечно, помнила, ее жизнь прошла под Игорем. В хорошем смысле. На похороны он не поехал. Дела.

— Ей уже все равно. Ко мне тоже можешь не приезжать, я таки, оказывается, выродила вонючку, да? — кричала мать по телефону.

— Мама, ты успела ее полюбить? — устало поинтересовался Игорь.

— А когда я кого-нибудь не любила? — живо возмутилась мать.

— Да, мама, я понимаю.

Когда Софа уезжала, она сказала мужу:

— Поживи для себя немножко.

Это было три года назад. Три года назад Игорь Львович понял, что солнце уже норовит присесть за горизонт. И еще он понял, что не любит петрушку. Только не активно — до ненависти, а просто не любит, и все. Он готовил себе салат и, нарезая зелень, вдруг подумал, что без нее ему будет вкуснее. Хотя до того — и так было хорошо.

Но Софу не вернешь, небосводу не заплатишь, зато расставание с петрушкой не принесло сожалений. Наверное, это и значит, «пожить для себя».

Секретарша вскочила со стула, едва не сломав ногу:

— Игорь Львович, вам звонили из Нью-Йорка. И вот — вам подписали документы на линию полиэтиленовой упаковки. И еще…

— Да, — сказал Игорь Львович и запер кабинет. Каждый его день начинался со звонка матери. Ей не спалось. Правнуки выходили из-под контроля. Чужие дети — чужие проблемы.

Он отзвонил по делам и стал думать о Марке. Игорь Львович любил думать. Он наслаждался, когда одна мысль плавно перетекала в другую и неожиданно прерывалась накопленными за жизнь образами. Игорь мог бы составить из них сонник. Сонник для грезящих наяву. Но он не занимался бесплатными проектами и поклонами в пользу нищих. Игорь Львович полагал, что если каждый мужчина будет зарабатывать деньги и кормить только своих, то в мире наступит долгожданное благоденствие. А эфемерным сонником можно пользоваться, только плотно прикрыв двери кабинета.

Мысли о Марке текли по двум противоположным направлениям. Марк ему нравился. Он умел удивлять. Удивлять ежедневно и неорганизованно. Марк, казалось, не впадал в депрессии, не рефлексировал. Он перся по жизни. И перся как танк, с другой стороны, Марк, конечно, был подлецом. Наглым, но очень талантливым. Он не мог не знать, что Игорь будет осведомлен о поездке уже в тот день, когда Марк только соберется отвезти документы. Но страна пребывания вызывала восхищение. Марк мог поехать куда угодно. Деньги были — Марк рискнул и крутанул убийственный (потому что за это часто стреляли) контракт с металлом. Но куда угодно уперлось в простое название — Объединенные Арабские Эмираты. «А в Дубаи, а в Дубаи сидит под пальмами Махмуд-Али». Логика у паршивца блестящая — там, где под пальмами сидят «али», нет места обрезанным по правилам иудейской веры. Поэтому Игорь Львович не поедет на лихом жеребце через семь морей водворять блудного сына на нужное место. В паспорте на выезд, конечно, не указывается национальность. Но Игорь Львович вполне привык к золотому правилу о том, что бьют не по паспорту, а по морде. А от этого арабами брезговал. Лучше не связываться. Ай да Марк! Только вот зачем так активно плевать против ветра? Если на одежде не хватает жидкости, то можно стать под душ, и все будет красиво.

В этот раз Марк перегнул палку. Нет, сломал. Перегнул он ее еще при первом знакомстве. Но сейчас в Игоре Львовиче взыграла кровь обиженных предков. Марк неожиданно для самого Игоря Львовича наступил, оказывается, на очень большую мозоль. Даже на инфицированную растертость.