а звали Люба. Ну полная тезка героини из «Молодой Гвардии» по повести А. А. Фадеева. Девочка не по годам развитая. Чуть ниже меня ростом, я же стоял в шеренге на уроке физкультуры всегда первый. В шестом мы еще были пионерами, и алый галстук на форменном платье Любки, выглядел странно для ее комплекции. Жила она с мамой и сожителем мамаши, на хуторе за железнодорожным переездом, у самого подножия Лысой горы. Хутор имел два названия. Одно из них – БАМ, поскольку в нем жили строители магистрали Тайшет – Братск – Лена. Другое, неофициальное, – Ноль двенадцатая – это номер колонии, в которой сидели политические заключенные и под конвоем строили магистраль.

Любка жаловалась нам, что ждет не дождется, когда наконец-то уедет к бабушке в деревню.

«А то этот, мамин придурок, задолбал меня!» – с горечью в голосе говорила она. Мы с ней дружили и иногда провожали до хутора.

«Он меня называет дьяволом в юбке, бандеровец недобитый! Мама, как дура, привязалась к нему, на мои жалобы ноль внимания, скорее бы к бабульке!» – с грустью в голосе продолжала она пенять на свою судьбу. Васька предложил: «Давай мы ему темную утроим, ноги переломаем?» «И не думайте даже, он бывший уголовник, пырнет заточкой в печенку и в Зермокане утопит», – пугала нас подружка.

Вот и долгожданные каникулы, наслаждаемся природой и свободой, отдыхаем кто где. Недели через две «сарафанное радио» ужасную новость принесло: «Любку Шевцову, задушил бывший зэк». Бегом к Ваське, выяснить обстановку, он уже подробную информацию собрал, поскольку жил на улице Щорса, значительно ближе к Ноль двенадцатой, чем я. Оказывается, в день отъезда Любаши к бабушке, эта мразь, сожитель Любиной матери, на работу не пошел, прикинулся больным. Мать с Любой попрощалась и ушла на работу. А эта недобитая скотина изнасиловал Любу, задушил ее, закопал в загоне для свиней, закидал кучей навоза. Спокойно спал и жрал у Любкиной матери. Примерно недели через полторы, после работы, мать пошла покормить свиней и загнать их на ночь в хлев. Когда она зашла в загон, увидела душераздирающую картину. Свиньи раскопали труп и частично обглодали его. Описывать картину, увиденного матерью, не стану и не потому, что не знаю, а потому, что хочу уберечь психику читателей. На открытом заседании суда все это в подробностях оглашалось, а мы с Васькой не пропустили ни одного заседания. Зал плакал, не стыдясь слабости, мужчины и мы, подростки, тайно смахивали слезы.

Когда эта тварь вышла посмотреть, почему долго не возвращается сожительница и, увидев растерзанный труп, все понял и бросился в бега. Любкина мать, убитая горем, успела на попутке добраться до милиции и рассказать о случившемся. Под ружье подняли все имеющиеся силовые структуры Чуны и вызвали из Тайшета взвод автоматчиков с овчарками. Прочесали все окрестности. Поймали беглеца в заброшенном карьере, километрах в пятнадцати от поселка.

Когда его доставляли на суд, от чёрного воронка до входа в клуб организовали заграждение из взвода солдат, чтобы это чудовище не разорвали своими руками жители, не дожидаясь суда. У многих в хозяйственных сумках были припасены булыжники возмездья. Учитывая бандеровское прошлое и содеянное с Любой, суд приговорил его к высшей мере наказания – расстрелу. И слава богу, что для таких мразей в те годы была расстрельная статья. Это было мое первое потрясение на грешной земле.

Отцовские университеты

Отец наш был философ по своей природе. Поскольку родился он в 1931 году и в десять лет остался без отца, то хлебнул горя выше крыши. Он жизнь учил не по учебникам, а потому и в нашем воспитании придерживался строгих правил. Когда я сказал ему, что записался в секцию штанги, которую ведет директор школы, он только ухмыльнулся и сказал: «Завтра у нас выходной, так что с утра займемся разминкой перед секцией».

Утром отец заявил: «Надевай тренировочный костюм, пойдем на разминку. Инвентарь я приготовил, пока ты нежился в кровати».

Действительно, во дворе нас ждали новенькие, с высокими бортами, добротно сколоченные носилки. Я все понял, пошел корректировать гардероб. Достал кирзовые сапоги из-под лавки, намотал портянки поплотней. Взял рукавицы-верхонки для защиты ладоней от кровавых мозолей – и вперед. Отец уже нагрузил носилки прошлогодним навозом, с горкой. Раз, два, взяли! Картофельное поле соток пятнадцать. Гуляй, не хочу.

До обеда половину не унавозили. Пот градом, руки саднит, в коленках дрожь. Тренируйся бабка, тренируйся дедка… Вот это разминка! Хорошо мать пришла, к столу зовет. Рассупонился, зачерпнул ковш колодезной водицы и залпом выпил. Маме сказал, что пойду полежу. Есть не хочется. Проснулся часа через три, мышцы болят, мозоли водянистые саднят. Перекусил. Вышел на крыльцо, смотрю отец с мамой разминаются. Оделся, пошел мать подменить. Закончили работу. Пацаны свистят, гулять зовут. Я им кричу, что уже нагулялся всласть, с меня хватит на сегодня! Поужинал и спать завалился. Завтра в школу.

Утром мать с трудом разбудила. Умылся. Мама миску наваристых щей поставила. Щи горяченные, аппетитные, отрезал ломоть хлеба и покрошил его в миску, чтобы не обжигаться. Навернул миску тюри, организм ожил. Кровь разогрелась. Взял портфель и на улицу. Солнышко светит, птички поют, в животе тепло. Вдохнул полной грудью бальзамного воздуха, голова приятно закружилась. И жизнь хороша, и жить хорошо. Смотрю, соседка Нинка из параллельного класса в школу идет, она в середине улицы Пушкина жила. Ишь, коза, как вышагивает. Портфельчиком помахивает, бедрами покачивает. Цок, цок, цок по дорожке! Ну я те сейчас устрою, танцы на воде! Нашу улицу от Нового поселка, где школа стояла, перелесок отделял, шириной с полкилометра. Наперерез по тайной тропинке обгоняю ее, меня не заметно, кругом плотные кустарники. Сижу в засаде, в кустах у дороги. Идет, мурлычет песенки себе под нос. Выскакиваю из кустов. Визг! Закрывается портфелем. Сообразив, что это я, отпускает в мой адрес банальный комплимент:

– Дурак! Напугал!

Я, в свою очередь, парирую:

– Чего пугаться-то, я не Серый волк, да и ты не Красная шапочка!

Сквитались, идем, болтаем о пустяках. Вдруг она спрашивает:

– Ты чё, вчера навоз таскал?

Я, растерянно:

– А чё, пахнет?

– Да нет. Гулять вчера не пришел, ребята сказывали, что тебя батя эксплуатировал.

– А ну его, скорей бы школу закончить. Уеду в Братск, а лучше в Иркутск. Там Байкал. Устроюсь рыбаком.

– Ну и зря, рыбой пропахнешь.

– Рыбой, не навозом же!

– Хрен редьки не слаще. Я тоже после восьмого, как паспорт и аттестат получу, сразу слиняю из Чуны. Вчера полдня в подвале просидела. Руки как