спросил он. «Нет, вас не послушают, а ради заповеди отеческой послушают вас», — отвечали ему старцы. При сем он спросил старцев: «Что это значит, что я иногда предузнавал происшествия необыкновенные? Например, однажды, бывши в Италии с детьми моими, в один воскресный день я был приглашен с детьми к одному знакомому в гости, и, бывши там среди дня, сидя между ними, я вдруг говорю им: “Вот в соседнем городе сделалось землетрясение, и несколько домов разрушилось”. Присутствовавшие удивились этому и записали час и минуту. И действительно, скоро пришло из того города известие, что там было землетрясение и разрушилось несколько домов». Старцы, усмехнувшись, ответили ему, что это пытливый дух сообщил ему о том. Он от этих слов заметно сконфузился, но ничего не возразил.

По прошествии некоторого времени в одно утро он пришел от обедни к старцам со смеющимся лицом. Старцы спросили его о причине смеха. Он отвечал: «Дайте мне отдохнуть, я устал от смеха». Потом он рассказал старцам следующее:

«Сегодня я пришел в церковь к началу Святой Литургии. Как только начали Литургию, непосредственно пришла ко мне мысль и начала, по обычаю, хулить форму службы и самих формалистов, особенно вас, духовников, и затем начала убеждать меня, чтобы я удалился с Афона. В это время я вспомнил ваш совет, какая-то другая мысль напомнила мне его: “Вот теперь хорошо испытать совет духовников”. И я тотчас сказал хульной мысли: “По заповеди отцов моих духовных заклинаю тебя именем Господа нашего Иисуса Христа, скажи мне, кто ты такой”. Непосредственно за сим я слышу пред собою голос, отвечающий мне так: “Да диавол!” И еще слова его: “Ну, когда этот искариот И[ероним] разоблачил нас, то теперь нечего таиться. Что это ты, проклятый, оставлять вздумал нас? Я во всю жизнь твою служил тебе, и угождал, и уже прозорливым сделал тебя, а ты за все это неблагодарен остался ко мне!” —“А разве это ты давал мне прозорливость?” — спросил я его. “А кто же?!” — отвечал он. Потом я спросил его: “А что же было бы со мною после?” — “А вот что было бы с тобою: пред смертию твоею я разоблачил бы тебя и показал бы тебе, что все это было мое дело, а не Божие, и ты бы от этого пришел в отчаяние и сам себя убил бы”. На это я сказал ему: “Ах ты, проклятый!” Он мне в ответ: “Сам ты проклятый!” И затем начал бранить меня с яростию бесовскою самыми скверными площадными словами. Потом слышу — он говорит какому-то другому бесу: “Слышишь, Васька, этот проклятый хочет избавиться от нас. Нет, и сто И[еронимов] не избавят тебя от нас!” Потом эти бесы начали кощунствовать над службою Божиею, произносили разные сквернословия: ко всякому возгласу и пению и они прилагали свои скверные пригудки и тем смешили меня чрезвычайно».

Тогда старцы спросили его: «Итак, что же вы теперь скажете о небытии бесов?» На это он, усмехнувшись, ответил: «Теперь уже в этом нельзя сомневаться».

С этого времени он стал верить в бытие отступнических духов и начал познавать различие мыслей: какая мысль своя, человеческая, и какая мысль от Ангела Хранителя, и какая злого духа.

По прошествии нескольких дней при вопросе, слышит ли он теперь мысли злого духа, он отвечал: «Теперь я слышу мысли его отчетливо, каждый день я с ним разговариваю, спорю и бранюсь. Он продолжает злобиться на меня, проклинает и бранит меня все площадными словами, самыми грубыми и мерзкими, зачем я раздружился с ним и более не слушаю его, и постоянно угрожает мне то тем, то другим, а более всего докучает он мне в церкви». — «Итак, вы теперь уже не называете нас более формалистами? — спросили его старцы. — Потому что вот и сами уже сделались формалистом, да еще ревностнее нас». — «Да, — ответил он, — это все я заимствовал из чтения книг мистических и теперь вижу на опыте, что это было заблуждение. Впрочем, я все-таки убежден, что у нашей Православной Церкви нет таких высоких и глубоких сочинений религиозных, особенно таинственных или по части созерцательного богословия, как в Церквях Западных — протестантской и католической».

«Да, это ваша правда, — сказали ему старцы, — для вас эти сочинения и высоки, и глубоки, потому что вы в этом так убеждены. А причина этой ошибки — та, что вы вовсе не читали, а потому и не знаете своей, домашней православной догматики и патристики. А нам, православным, ваши иноверные мистические сочинения или писания кажутся вовсе низкими и мелкими в сравнении с писаниями святоотеческими, потому что они не выдерживают критики православного здравого разума. Да, кажется, вы и сами не совсем доверяете им, потому что вы однажды говорили нам, что более придерживаетесь учения неоплатонического. Но если бы вы читали писания святых отцов нашей Православной Церкви о таинственной или внутренней жизни христианина, то не могли бы так заблуждаться и говорить, что в еретических церквях есть такие высокие и глубокие писания о таинственной жизни христианской, каковых писаний будто бы нет в Православной Церкви. А вот для опыта мы дадим вам прочитать хотя только две книги из множества таковых писаний святых отцов и уверены, что по прочтении их вы вовсе перемените свое убеждение и на опыте увидите, какая есть между ними великая разница». Затем старцы дали ему две книги для прочтения: преподобного Макария Египетского и преподобного Исаака Сирина.

По прочтении этих книг он приходит к старцам и говорит: «Отцы, я привез из Германии книг двадцать самых лучших сочинений мистиков и философов германских, думая, что здесь, на Афоне, они будут мне нужны или полезны. Но, как вы и говорили, на опыте оказалось противное. Прочитавши данные мне вами две книги, я совершенно уверился, что немецкие книги теперь вовсе не нужны мне и даже вредны, потому прошу у вас благословения сжечь их». Один из старцев возразил ему на это: «Подождите, не спешите истреблять их. Может быть, когда потребуется сравнить их с нашими для большего обнаружения их заблуждений. Впрочем, все эти сочинения разобраны нашею Церковию и осуждены как неправославно мудрствующие».

Однако он не вытерпел: на другой же день бросил их все в печку. При свидании старцы спросили у него, каких мистиков и философов сочинения он имеет у себя. «Разных, — ответил он, — но я уже успел все их сжечь; так они опротивели мне, что и смотреть на них не хочу». — «Ну, так и быть, — сказал