В конце концов, даже терпению японской женщины приходит конец, тогда общество принимает меры по упрочению семьи. Например, в одном из поселков Окинавы за сто лет не было ни одного развода. При первом разладе супругов высылают на безлюдную «Скалу мира» – островок в трех километрах от главного острова, дают им небольшой запас пищи и всего один комплект теплой одежды. Через два-три дня, полностью помирившись, они готовы вернуться обратно.

А между тем, не старые ведь времена! Теперь в Японии есть женщины-полицейские, женщины-пожарные, врачи, профессора университетов, писатели, дирижеры оркестра… И в составе экипажа они плавают в море на огромных танкерах. Я уж не говорю о таких исключительно «женских» профессиях в силу их абсолютной мужественности, как ныряльщица за жемчужными раковинами…

И все-таки, как ни продвинулась доля японской женщины в лучшую сторону в третьем тысячелетии, место в метро уступает она мужику, а не наоборот.

Увидеть Национальный музей в Уено-парке Токио – и умереть, вот это славный лозунг! Хотя Лёня не сразу решился:

– Ой, двадцать долларов – вход! Ничего себе! За постоянную экспозицию!

Он стоял, растерянный, у подножия какого-то странного памятника, в таких торжественных местах у нас в центральных парках высился Владимир Ильич в «тройке». А этот толстый бронзовый японец был запечатлен в халате, в тапочках, с собакой на поводке. Страшный неформал. Мы так и не поняли, кто это. Видимо, крупный политический деятель в домашней обстановке. Я уж не стала вдаваться. Но сосредоточилась на музее, потому что это девятое чудо света.

В магическом сумраке пяти фешенебельных зданий расположены чуть ли не девяносто тысяч самых сногсшибательных предметов из всех областей японского искусства, вообще всего искусства Азии, в большинстве своем добытые при археологических раскопках. Из них восемьдесят девять объявлено правительством Японии Чистым Национальным Сокровищем, и пятьсот восемьдесят – Великим Культурным Достоянием страны.

Это и собственная коллекция музея, и экспонаты частных коллекций, сакральные вещи буддистских храмов и синтоистских святынь – скульптура, живопись, каллиграфия, ткани, керамика… Все каждый месяц обновляется, а выставленным на витрины предметам, особенно бесценным, предоставляется самый настоящий человеческий отпуск.

В Японии к предмету относятся с пониманием, сочувствием, восхищением, все знают, что он живой и светится.

В Уено-парке хлынул ливень, и мы пошли бродить по музею – среди немыслимо огромных одеяний, рассчитанных на великанов, с какой-то сумасшедшей вышивкой по шелку – золотой бамбук и хризантемы на белом снегу. Золотые хризантемы, разбросанные по голубому шелку. Букеты пионов на изумрудной траве… Все это древние вышивки средневековья – листья и лотосы, подвесные бамбуковые мосты в тумане…

Но что меня ошеломило – как снизу доверху на спине кимоно вышито дерево старой вишни: корявый закрученный ствол. Японцы любят (да и я тоже!), когда в окружении мягких пастельных тонов вдруг возникает суровая, угловатая, шершавая, неприглаженная фактура. И по всему одеянию расходятся ветви, усыпанные цветами. А внизу на подоле эту могучую вишню огибает прозрачная река с плывущей по течению осенней листвой…

Какое глубокое понимание, какие искусные пальцы! А трудолюбие, усидчивость – стежок за стежком! Да что это вообще за одеяния, я сразу не поняла? Кто их носил? Императорская семья? Великие сёгуны? Знатные самураи? Как ни экзотична страна Япония, я знаю, что такие вещи может носить только человек, который осознает, какое космогоническое значение для жизни и для судьбы имеет подобная кропотливая, молитвенная работа, в которую ты облачаешься, и начинаешь вибрировать в любовном ритме с Вселенной.

Я и сама вяжу свитера – с летящими птицами, плывущими рыбами, ангельскими крыльями на спине и огромными ладонями, обнимающими человека со всех сторон. Так я вам скажу, не каждый наденет такое и пойдет. Как мне говорил Серёня в детстве, решительно отказываясь от свитера с детально вывязанными кораблями, попавшими в бурю: «Пускай твои музейные вещи носят твои “музейные” друзья».

И точно, оказывается, эти безумные кимоно надевали абсолютно «музейные» люди, вернее, театральные – то были старинные костюмы из театров Кабуки и Но! Я услышала, как это объяснил европеец – высокий седой человек – своей спутнице. Он возил ее в инвалидном кресле. Она тоже красивая, благородная, седая, в круглых очках без оправы, в модном джинсовом костюме. Англичане. Тихо и осторожно вез он ее по залам музея, все показывал и рассказывал.

– «КА» – это песня, – он ей объяснял, – «БУ» – национальные танцы, «КИ» – мастерство… – так было приятно услышать, редкую в этих краях, можно сказать родную, английскую речь.

Современный театр Кабуки находится в центральном районе Токио – Гинзе. Его основательница, храмовая жрица Окуни, сначала никому не известная, а теперь прославленная, как Айседора Дункан, в 1603 году прибыла в Киото и начала исполнять ритуальный буддийский танец в высохшем русле реки, чем привлекла восторженную толпу народа. Надев поверх великолепно расшитого кимоно черное буддийское платье, она танцевала и произносила на санскрите имя Будды: Намомитабхая. Все просто с ума от нее посходили – сын феодала Токугава Иэясу сорвал с себя драгоценные коралловые бусы и отдал ей, сказав, что стеклянное ожерелье, которое она носила, «слишком холодно и не вызывает радости».

Сначала она одна триумфально танцевала в русле высохшей реки и на шумных площадях Киото, потом у нее появились ученицы, там были только девушки, в этом «джазе», их зажигательные танцы стали первым народным зрелищем, которое постепенно превратилось в классический японский театр.

Актрисы были так прекрасны, а среди зрителей, особенно военных, попадались, увы, неистинные ценители искусства народного танца, поэтому прямо на представлениях вспыхивали жестокие драки и даже смертельные поединки из-за актрис, так что правительство в целях борьбы с беспорядками сначала ограничило, а потом запретило участие женщин в спектаклях. Все роли в театре Кабуки, в том числе женские, стали исполнять мужчины.

Это послужило стремительному прогрессу в развитии грима.

Долгие века Япония была закрыта для иностранцев, за попытку взглянуть на феодальную Ниппон любопытному отсекали голову. Отныне скрытое за железным занавесом японское средневековье можно подробно рассмотреть в театре, где мы с Лёней сами не были, но я представляю, какая там царит атмосфера.

Вот на сцене появляется очаровательная барышня, ей не больше семнадцати, роскошное кимоно с огромным бантом на спине, высокая прическа, нежное юное трепетное создание, бутон жасмина… Маленькими шажками она продвигается по сцене. А ей навстречу из разных концов зрительного зала несутся крики: «Маттэмасита» («Наконец-то пришел!»), «Дайторэ» («Великий артист!»), «Ниппонити!» («Первый в Японии!»).