— Меня посетил Санго Керим, — сказал он.

— Женщины из моей свиты сказали мне об этом, отец.

Самилия смотрела на отца. На его лице она прочла смятение, но не понимала его причины. Тсонгор выбрал ей в мужья Коуаме, и она согласилась с этим. Он с такой теплотой и симпатией рассказал ей о молодом правителе соляных земель, что она приняла это предложение с радостью. И теперь не понимала, что могло так омрачить отца. Ведь все готово. Оставалось только отпраздновать свадьбу и насладиться этим праздником.

— Его приезд должен был бы обрадовать меня, Самилия… — снова заговорил Тсонгор.

Король не закончил фразы. Наступило долгое молчание. Он снова погрузился в созерцание пируэтов, которые выделывали в небе ласточки. Потом вдруг снова заговорил, глядя на дочь. Спросил ее срывающимся голосом:

— Это правда, Самилия, что в те времена, когда вы дружили в детстве, вы, ты и Санго, дали друг другу обещание?

Самилия не ответила. Она пыталась припомнить, было ли что-либо похожее на то, о чем сказал отец.

— Правда ли, — продолжил отец, — что ты дала ему слово, когда придет время, стать его женой? Что вы записали свои детские клятвы и спрятали в амулете?

Самилия на какое-то время задумалась.

«Да, вспоминаю, было такое, — подумала она. — Я помню Санго Керима, нашу дружбу в детстве. Мы поверяли друг другу свои тайны, обменялись клятвами. Ну и что теперь? Почему теперь он заговорил об этом? Да, вспоминаю. Но не вижу своей вины ни в чем. Почему он теперь заговорил об этом? Давнее обещание… Да я о нем давно забыла. Пусть Санго Керим сам придет поздравить меня. Я его помню. Я ничего не забыла. Но мне не за что краснеть. Какое отношение ко мне имеют эти детские клятвы теперь? Я отдаю себя Коуаме. Да, я все помню. Чудесные воспоминания о детстве. И это не вгоняет меня в краску».

Так она подумала, но ответила коротко:

— Да, отец, это верно.

Она думала, что отец потребует от нее более пространного ответа. Захочет, чтобы она объяснилась. Но лицо его помрачнело еще сильнее, и он больше ни о чем не спросил ее. В эту минуту издали послышалась протяжная музыка. Звук сотен рогов зебу разнесся по долине. Это оповещал о своем появлении длинный кортеж послов Коуаме. Двести пятьдесят всадников в расшитых золотом одеждах дули в рога, чтобы им открыли ворота Массабы и дали войти в город длинному кортежу с подарками.

Король Тсонгор не сказал больше ни слова. Он отпустил Самилию, приказал открыть ворота и быстро спустился в парадный зал, чтобы там встретить послов.

Неторопливая кавалькада всадников Коуаме потянулась по улицам Массабы. Она двигалась по ним несколько часов. На каждой площади, на каждом перекрестке всадники замирали на месте и играли новый гимн в честь города и его жителей, в честь будущей новобрачной, ее отца и их предков. Король Тсонгор, четыре его сына, Самилия, ее свита и все придворные приготовились к встрече послов в большом тронном зале. Они еще никого не видели, но слышали все более близкие звуки рогов. Все застыли в напряженном ожидании. Король сидел на троне. Смотрел прямо перед собой. Он походил на статую. Такой же неподвижный. Несмотря на жару. Несмотря на мух, которые кружились вокруг него. Погруженный в свои мысли. Самилия, вспоминая разговор, который только что был у нее с отцом, под покрывалом стискивала зубы.

Церемония вручения подарков началась и продлилась больше четырех часов. Четыре часа десять послов открывали сундуки и возлагали к стопам королевского клана драгоценности, раскидывали ткани, доставали оружие, разворачивали знамена земель, предназначенных невесте. Четыре часа они передавали золотые вещи, редкие напитки, экзотических животных. Король Тсонгор смертельно устал. Ему хотелось попросить послов удалиться. Покинуть город. Увезти с собой свои сундуки и тюки и ждать у крепостных стен, пока он не примет решение. Но он не мог отослать их. Было уже слишком поздно. И ему оставалось лишь созерцать сокровища, которые стекались к его ногам, и кивать головой. Без радости. Без восхищения. Он собрал все силы, чтобы выражением лица не выдать своих чувств. Чтобы время от времени улыбаться. Но это удавалось ему с трудом. А церемония, казалось, никогда не закончится. Четыре брата Самилии, пожалуй, охотно выказали бы свое счастье и удивление при виде некоторых неведомых им вещей. Они охотно покинули бы свои кресла. Потрогали бы ткани. Поиграли бы с дрессированными обезьянами. Пересчитали бы жемчуга в сундуках. Опустили бы руки в мешки с зерном. Они бы охотно смеялись и радостно хватали эти сокровища. Но они видели, что отец сидит на троне с непроницаемым выражением лица, и поняли, что должны держаться так же невозмутимо. Может, дело в том, что сокровищ слишком мало, а может, выражать даже малейшую радость при их виде — признак подобострастия. А послы, несмотря на невозмутимое молчание королевского клана, продолжали неустанно выкладывать свои подарки.

Наконец на исходе четвертого часа была открыта последняя шкатулка. В ней лежало колье из лазурита. Голубого, как стены дворца принца Коуаме. Голубого, как глаза всех его близких. И голубого, как, по поверью, кровь, что течет в их жилах. Десять послов опустились на колени. И самый старший из них торжественно произнес:

— Король Тсонгор, эти сокровища — твои. Но наш властитель принц Коуаме счел, что все это ничто по сравнению с красотой твоей дочери, и он преподносит тебе еще свое королевство и свою кровь.

Сказав это, он высыпал на плиты пола тронного зала несколько горстей земли королевства Коуаме, а из золотого флакона вылил немного крови принца, которая вытекла на землю с тихим шелестом, словно вода в фонтане.

Король Тсонгор встал. Вопреки всем правилам этикета он ничего не ответил. Лишь поклоном головы уважительно поприветствовал послов, предложил им встать и удалился. Не обменявшись с ними ни единым словом. В своей шитой золотом шелковой мантии он задыхался.

И вот началась долгая бессонная ночь короля Тсонгора. Он удалился в свои апартаменты и приказал, чтобы никто его не тревожил. С ним остался один Катаболонга. Был рядом. Молчал. Сидел в углу и не сводил глаз со своего господина. Да, с ним остался только Катаболонга. И старый король был счастлив, что он рядом.

— Катаболонга, — сказал король своему другу, — повсюду, куда я ни посмотрю, я вижу только войну. Сегодняшний день должен был стать днем всеобщей радости. Единственное, что немного огорчило бы меня, — это отъезд моей дочери. Но в этот вечер я почувствовал за своей спиной дыхание войны. Да, она грядет. Я чувствую ее всем своим существом и не знаю, как предотвратить ее. Если я отдам свою дочь Санго Кериму, гнев Коуаме будет безмерен. И справедлив. Я оскорбил его, пообещав ему то, что отдаю другому. Кто смог бы перенести подобное оскорбление? Приехать сюда. Со всем своим богатством. Подарить свою кровь. Свою землю. И увидеть, что ему плюнули в лицо. Он поднимет против меня свое королевство. И не успокоится, пока не уничтожит меня. Если же я отдам дочь Коуаме, пренебрегу Санго Керимом, кто ведает, что произойдет тогда. Я знаю Санго Керима. У него нет своего королевства. Но если он пришел ко мне, если он осмелился потребовать мою дочь, как требуют долг, значит, у него достаточно людей и припасов, чтобы заставить дрогнуть башни Массабы. В общем, как ни крути, Катаболонга, повсюду я вижу только войну. Какой бы выбор я ни сделал, я нарушаю клятву. Кого бы я ни оскорбил, он имеет право прийти в ярость, а она сделает его сильным и неутомимым.