Лицо у мамы принимает ошарашенное выражение, как у героя комикса «Мелочь пузатая».

– Иегуди Менухин у вас в гостях? Сейчас?!

Леди Грэйер равнодушно кивает:

– Да, он вчера концерт давал в Ройял-фестивал-холле, а потом попросил у меня приюта в Слейд-хаусе. Так вы на меня не обижаетесь?

– Я? Обижаюсь? Из-за того, что вы хотите представить меня сэру Иегуди? Просто… просто не верится, что я не сплю.

– Брависсимо! – Леди Грэйер берет маму под руку и ведет к особняку. – Не смущайтесь, Иегуди совсем не страшный, он мягкий и пушистый, как плюшевый медвежонок. А вы, мальчики, – оборачивается она к нам с Ионой, – поиграйте пока на солнышке, нагуляйте аппетит. Миссис Полански эклеров к чаю напекла.

– Нэйтан, съешь сливу. – Иона протягивает мне плод, садится на землю под деревом.

Я усаживаюсь к соседнему дереву.

– Спасибо. – У теплой мякоти чернослива вкус августовского утра. – А правда, что Иегуди Менухин у вас в гостях?

Иона окидывает меня странным взглядом:

– Думаешь, Нора врет?

Я и не подозревал, что маму можно называть по имени. Папа сказал бы, что это новомодное веяние.

– Я не говорил, что она врет. Просто Менухин – всемирно знаменитый скрипач.

Иона выплевывает сливовую косточку в заросли персидских ромашек.

– Даже у всемирно знаменитых скрипачей есть друзья. Тебе сколько лет, Нэйтан? Тринадцать?

– Точно. – Я выплевываю косточку дальше, чем Иона. – А тебе?

– Тоже тринадцать, – отвечает он. – Мой день рождения в октябре.

– А мой – в феврале. – Я старше, хоть и меньше ростом. – А ты в какой школе учишься?

– Я со школой не в ладах, – говорит Иона. – Если так можно выразиться.

Я ничего не понимаю.

– Но дети должны ходить в школу. Так по закону положено.

– С законом я тоже не в ладах. Хочешь еще сливу?

– Спасибо. А как же школьные инспекторы?

Выражение лица Ионы, наверное, называется озадаченным. Миссис Маркони недавно объясняла мне, что такое «озадаченный».

– Какие инспекторы?

Непонятно, почему он этого не знает.

– Ты меня надуваешь, да?

– Зачем мне тебя надувать, – говорит Иона. – Ты же не воздушный шарик.

По-моему, это остроумно, но если бы я такое Гэсу Ингрему заявил, он бы меня на регбийных воротах распял.

– Нет, правда, меня дома учат.

– Ух ты, здóрово! А кто тебя учит? Мама?

– Наш мэтр, – отвечает Иона и смотрит на меня.

У него болючий взгляд, и я отвожу глаза. Мэтр – в приличном обществе так называют учителя.

– А он хороший?

Иона без хвастовства отвечает:

– Чистый гений.

– Ого. Мне прямо завидно, – признаюсь я. – Я школу ненавижу. Ненавижу.

– Да, если не вписаться в систему, жизнь превращается в ад. А твой отец тоже пианист, как мама?

Я с одинаковой силой ненавижу школу и люблю говорить о папе.

– Нет, он в Солсбери живет. Только не в Уилтшире, а в Родезии. Он оттуда родом, из Родезии. Теперь в родезийской армии бойцов обучает. Мальчишки часто про своих родителей байки рассказывают, а я говорю чистую правду: мой папа – снайпер. За сто метров может человеку пулю между глаз всадить. Он мне однажды показывал.

– Он при тебе кому-то пулю между глаз всадил?

– Не кому-то, а манекену. На стрельбище в Олдершоте. У манекена был радужный парик и усики как у Адольфа Гитлера.

В сливовых деревьях воркуют дикие или домашние голуби, по звуку не определишь. И вообще не ясно, это один вид птиц или нет.

– Трудно, наверное, когда отца рядом нет, – говорит Иона.

Я пожимаю плечами. Мама велела про развод не говорить.

– А ты в Африке был? – спрашивает Иона.

– Нет. Папа обещал, что на следующее Рождество я смогу к нему приехать. Я в прошлое Рождество собирался, но папе пришлось срочно обучать солдат. Когда у нас зима, там лето. – Я хочу рассказать Ионе, что мы с папой должны поехать на сафари, но вспоминаю объяснение миссис Маркони: беседа – как пинг-понг, говорить надо по очереди. – А твой отец где работает?

Вот сейчас Иона скажет, что отец у него адмирал, или судья, или еще кто-нибудь важный, но нет.

– Отец умер. Его застрелили. Несчастный случай на охоте. Это очень давно было.

«Вряд ли очень давно», – думаю я, а вслух говорю:

– Ага.

Высокие стебли наперстянки с пурпурными соцветиями колышутся, будто в них кто-то прячется…

…но там никого нет.

– Нэйтан, расскажи о своих кошмарах, – просит Иона.

Мы сидим у пруда на теплых плитах дорожки. Пруд – длинный прямоугольник, с кувшинками и бронзовой статуей Нептуна, сине-зеленой от времени. Пруд больше нашего сада – на самом деле у нас не сад, а вытоптанный двор с сушилкой для белья и мусорными баками. Папино поместье в Родезии спускается к реке, где живут бегемоты. Миссис Маркони всегда напоминает мне: «Сосредоточься на предмете разговора».

– Откуда ты знаешь про кошмары?

– У тебя вид такой… затравленный, – отвечает Иона.

Я швыряю камешек высоко над водой. Он летит по математической дуге.

– А кошмары у тебя из-за шрамов?

Рука машинально тянется к волосам, прикрывает бело-розовые полосы за правым ухом, там, где они больше всего заметны. Камешек с бульком уходит под воду, но брызг не видно. Не буду думать о том, как на меня прыгнул мастиф, как клыки содрали кожу со щеки, будто с жареной курицы, как он таращил глаза и тряс меня, словно куклу, вцепившись зубами мне в челюсть; не буду думать о неделях в больнице, об уколах, о лекарствах, об операциях, о выражениях лиц окружающих; не буду думать, что мастиф поджидает меня всякий раз, когда я засыпаю.

На камышинку перед самым носом садится стрекоза. Крылышки у нее целлофановые.

– Крылышки у нее целлофановые, – говорит Иона.

– Я только что то же самое подумал, – говорю я.

– Что ты подумал? – спрашивает Иона.

Наверное, мне показалось, что он это сказал. От валиума речь стирается, пузыри мыслей лопаются. Я давно это заметил.

В особняке мама играет арпеджио, разминается.

Стрекоза улетела.

– А у тебя кошмары бывают? – спрашиваю я.

– Бывают, – говорит Иона. – Про то, что еда кончится.

– Ложись спать с пачкой печенья, – советую я.

У Ионы зубы прекрасные, ни одной пломбы, как у улыбчивого мальчишки в рекламе зубной пасты «Колгейт».