совет, помочь принять верное решение. Как минимум вы должны понимать, что он думает и чувствует, с какими трудностями сталкивается во время процесса, а это невозможно, если вы сами хоть раз не побываете в его шкуре. Согласны?

Ирина нехотя кивнула, а Павел Михайлович в ответ театрально развел руками:

— Ах, дорогая моя, никуда вы не денетесь от беспощадной диалектики. Врач может всей душой ненавидеть рак и мечтать о его скорейшем искоренении из человеческого обихода, но если пациенту поставлен такой диагноз, то хирург обязан сделать резекцию желудка. Так и у нас… В общем, Ирочка, готовьтесь.

Вот такой сегодня состоялся у нее разговор с руководством. Ирина так задумалась, вспоминая его, что откусила от той половинки булочки, которую хотела оставить на завтрак. Похоже, время до декрета будет трудным, ибо Павел Михайлович в стремлении воспитать себе достойную смену дает ей испытания одно круче другого, как принцесса рыцарю в сказках.

Сейчас в суде затишье, расстрельных дел нет, но Павел Михайлович настоятельно советовал ей не расслабляться, а подойти к судье Дубову Анатолию Ивановичу, имеющему в коллективе самый большой опыт по части смертных приговоров.

Будет очень полезно, сказал председатель, если они вместе с Анатолием Ивановичем проанализируют его последний процесс. После изучения материалов дела Ирине станет ясно, что высшая мера порой является единственно возможным решением, а главное — что если судья тщательно изучил все доказательства, досконально вник в дело, то смертный приговор не ложится грузом на его совесть, а, напротив, дает сознание исполненного долга.

Подавив острый порыв все-таки достать банку компота, Ирина налила себе еще чайку и задумалась о последнем процессе Дубова. Павел Михайлович, пожалуй, прав, дело надо изучить как хрестоматийный образец. Вина крепко доказана, с признанием, которое хоть по новым веяниям и не царица доказательств, но все же играет не последнюю роль в формировании внутреннего убеждения судьи, а смертной казни тут даже мало, с какой стороны ни посмотри. Хоть с точки зрения справедливости, хоть из конъюнктурных соображений, ответ один — к стенке.

Родственникам жертв она никогда не объяснит, что отняла у них последнее утешение из-за своего невероятного гуманизма, а вернее сказать, от неуверенности в себе и от страха перед судебной ошибкой. Разве справедливо, если люди будут терзаться, что чудовище, лишившее жизни их детей по своей адской прихоти, живо и, возможно, выйдет на свободу только потому, что судья захотела оставить свою совесть в кристальной чистоте, испугалась необратимого решения?

И с точки зрения общественной морали все не так гладко.

Новое мышление и гласность еще не настолько преобразили страну, чтобы о страшных преступлениях сообщали в печати и по телевизору, но, как всегда, при полном молчании средств массовой информации граждане в курсе, что интересненького творится в криминальном мире, кто кого убил, кто феерично проворовался и кому какой за это дали срок. Недавно прокатилась волна борьбы с торговой мафией, в рамках которой расстреляли многих теневых дельцов, даже одну женщину. А если советское правосудие ставит к стенке расхитителей социалистической собственности, а массовых убийц сажает на пятнадцать лет, то у обывателя закономерно возникает вопрос: что это за государство такое, которое ценит свои денежки выше человеческой жизни?

Нет, Павел Михайлович прав, если прописана в законе смертная казнь, то надо уметь с ней работать. В конце концов, председатель считает Ирину прекрасным специалистом, а всем известно, что если дурное дело должно быть сделано, то делать его должен тот, кто умеет это лучше всего. А что время для ее профессионального роста не самое подходящее, это уже другой вопрос. Беременность не болезнь, не индульгенция и не повод для поблажек.

По ходу трудовой деятельности ей приходится видеть то, что категорически не рекомендуется женщинам в ожидании ребенка, но, как ни дурно это звучит, зрелище мертвых тел, ран и прочего такого давно уже не вызывает в ее душе сильных чувств. Скорбь, недоумение, как одно человеческое существо может сотворить подобное с другим, жалость — но все это на уровне рассудка. Сердце не начинает биться быстрее, к горлу не подкатывает ком, эмоции не захлестывают, стало быть, малыш внутри нее не ощущает, что мама смотрит на что-то плохое. Мама просто работает, а что у нее такой своеобразный труд, так это она, дура, сама себе его выбрала, ибо идти после института юрисконсультом на завод ей, видите ли, показалось скучным.

Эх, знать бы заранее… Ладно, что теперь горевать об упущенных возможностях. Надо сделать как советует Павел Михайлович: подойти к Дубову, который сейчас, кажется, тоже не слишком загружен, и пройти вместе с ним дело Кольцова, не торопясь, вдумчиво, шаг за шагом. Понять логику Анатолия Ивановича, обсудить с ним трудные моменты, где он сомневался, где нет, что помогло принять верное решение. Спросить, что он думал и чувствовал, когда обрекал человека на смерть, и тогда станет понятно, готова ли она сама к такой работе. Не лучше ли отказаться от своих амбиций, пока слишком тяжелый груз ответственности не раздавит ее саму и еще парочку случайных людей за компанию.

Ирина нахмурилась, припоминая обстоятельства дела. Процесс Кольцова шел примерно в то же время, когда она судила пилотов. Кирилл тогда был на ликвидации аварии, она узнала, что ждет ребенка, волновалась за мужа, сомневалась, оставить ли беременность, словом, было не до чужих дел. Но суд над маньяком всегда в центре внимания коллег, так что, даже если не хочешь, кое-какие подробности до тебя доходят.

Все тот же Витя Зейда, работая над диссертацией, советовался с Ириной, поэтому ей пришлось вникнуть в тему гомицидомании (так по-научному называлась страшная темная сила, толкавшая людей на бессмысленные убийства себе подобных). Изучив те немногие случаи, которые были раскрыты, Ирина обратила внимание, что, как бы кропотливо и тщательно ни велась работа по вычислению маньяка, поимка его почти всегда происходила случайно. Или неподалеку от места преступления находился смелый и сильный человек, или глазастый свидетель, а в редких случаях маньяк настолько терял осторожность, что оставлял на месте убийства вещь, по которой его можно было безошибочно идентифицировать. Классические методы сыска тут работали плохо, потому что преступника и жертву ничего не связывало, чаще всего они просто были незнакомы друг с другом.

Но как ни трудно вычислить маньяка, еще труднее бывает понять, что он вообще существует. Особенно в больших городах. В сельской местности все на виду, все друг друга знают, каждое преступление становится сенсацией на долгое время, там милиционер, работающий в деревне Горелово, полностью в курсе криминальной обстановки в Неелове