Охотник медленно похромал обратно к реке. Убитый гусь исчез вместе со стрелой, но кетлан никуда не делся. Мужчина выдернул стрелу, сунул под мышку здоровой руки и направился к тростниковым зарослям. Здесь-то его и настиг запоздалый шок. Тихо всхлипывая и дрожа всем телом, он бессильно опустился на землю и долго лежал ничком у самой воды, забыв о всякой осторожности. И постепенно — как разгорается костер, понемногу становясь все ярче и жарче, — к нему пришло понимание, что именно — кого именно — он видел недавно.

Как путешественник в какой-нибудь далекой дикой местности случайно подбирает горсть камней, рассеянно рассматривает, а потом, со все возрастающим волнением, сначала предполагает, затем все тверже укрепляется в догадке и наконец исполняется уверенности, что это алмазы; или как капитан в далеких водах огибает незнакомый мыс, всецело сосредоточенный на управлении кораблем, и лишь спустя добрый час мало-помалу осознает, что он — он, и никто иной! — вышел в неисследованный, легендарный океан, доселе известный лишь по сказкам и слухам, — так же сейчас к этому охотнику постепенно пришло ошеломляющее понимание, очевидцем чего он стал сегодня. Тогда он разом успокоился, поднялся с земли и стал расхаживать взад-вперед среди деревьев на берегу. Спустя время он остановился, повернулся лицом прямо к солнцу и, воздев к небу здоровую руку, долго молился — бессловесной молитвой благоговейного молчания. А потом, все еще потрясенный, взвалил на плечо кетлана и стал пробираться через тростник. Вернувшись по отмелям к плоту, утром оставленному в зарослях поодаль от берега, он вытащил его на открытую воду и поплыл вниз по реке.

День начинал клониться к вечеру, когда охотник — его звали Кельдерек — увидел впереди ориентир, который уже давно высматривал: огромное зоановое дерево, росшее неподалеку от западной оконечности острова. Длинные ветви с серебристыми с изнанки листьями, по форме похожими на папоротниковые, низко нависали над водой, образуя подобие водной беседки у берега. Тростник перед ней был вырублен, чтобы изнутри открывался хороший обзор пролива. Кельдерек не без труда направил плот к суше, взглянул на зоан и поднял весло, словно приветствуя старого друга. Ответа не последовало, но Кельдерек и не ожидал его. Подогнав плот к крепкому столбу, врытому в дно, он взялся за привязанный к нему канат и, перехватывая его руками, стал подтягиваться к берегу.

Через несколько секунд плот проскользил сквозь завесу висячих ветвей зоана. Внутри природной беседки находился короткий дощатый причал, и на нем сидел мужчина, смотревший сквозь листву на реку. Другой мужчина чинил сети позади него. У причала стояло четыре-пять плотов. Дозорный скользнул глазами по единственному кетлану да нескольким рыбинам, лежащим у ног Кельдерека, и остановил взгляд на самом охотнике, еле живом от усталости и перепачканном в крови.

— Так-так, Кельдерек Играй-с-Детьми. Сегодня твоя добыча невелика и меньше, чем обычно. Куда ты ранен?

— В плечо, шендрон. Рука болит и не сгибается.

— У тебя ошалелый вид. Ты чем-то встревожен?

Охотник не ответил.

— Я спросил: ты встревожен?

Он помотал головой.

— Откуда рана?

Кельдерек поколебался, потом снова помотал головой и промолчал.

— По-твоему, я спрашиваю праздного интереса ради, дурень? Я должен знать все — сам знаешь. Тебя ранил человек или зверь?

— Я упал и сам поранился.

Шендрон ждал.

— За мной гнался леопард.

— Ты сейчас что, сказки детишкам рассказываешь на берегу? — раздраженно взорвался шендрон. — Я должен все время спрашивать: «Ой, а что было дальше»? Живо рассказывай, что произошло! Или тебя отправить к верховному барону, чтобы ты с ним объяснялся?

Кельдерек сидел с опущенной головой на краю дощатого причала и болтал палкой в темно-зеленой воде. После долгой паузы шендрон произнес:

— Кельдерек, я знаю, что ты слывешь недоумком со своими «кот-поймай-рыбку» и прочей чушью. Дурак ты на самом деле или прикидываешься, мне непонятно. Но так или иначе, ты прекрасно знаешь: каждый охотник по возвращении должен рассказать обо всем, что видел и слышал. Таков приказ Бель-ка-Тразета. Леопарда пригнал на Ортельгу пожар? Ты встретил чужаков? Что творится на западной оконечности острова? Вот что мне нужно знать.

Кельдерек задрожал, но рта не раскрыл.

— Да ладно тебе, — впервые подал голос мужчина, чинивший сети, — ты же знаешь, он у нас дурачок, Кельдерек Зензуата — Кельдерек Играй-с-Детьми. Пошел на охоту, поранился, вернулся с ничтожной добычей. Может, оно и ладно? Кому охота тащиться с малым к верховному барону?

Шендрон — мужчина постарше — нахмурился:

— Я здесь не для того, чтоб со мной шутки шутить. На острове может быть полно всякого дикого зверья. Да и людей тоже — почему нет? А этот твой дурачок запросто может нас обманывать. С кем он разговаривал сегодня? Не заплатили ли ему, чтоб держал язык за зубами?

— Если бы он хотел нас обмануть — явился бы с подготовленным рассказом. Будь уверен, он…

Охотник вскочил на ноги и напряженно переводил взгляд с одного на другого:

— Я никого не обманываю. Но не могу сказать, что я видел сегодня.

Шендрон с товарищем переглянулись. В вечерней тиши от легкого дуновения ветра заплескалась вода под причалом, и откуда-то издалека донесся еле слышный крик: «Яста! Дрова!»

— Что значит «не могу»? — рассердился шендрон. — Ты осложняешь жизнь мне, но сильнее, гораздо сильнее, осложняешь жизнь себе.

— Я не могу сказать, что видел сегодня, — с отчаянием повторил охотник.

Шендрон пожал плечами:

— Ну что ж, Тафро, поскольку эта глупость явно неизлечима, придется тебе отвести парня в синдрад. Но ты и впрямь полный дурак, Кельдерек. Гнев верховного барона подобен буре, и далеко не всем удается выйти из нее живыми.

— Знаю. Но я должен исполнить божью волю.

Кельдерек примирительно положил руку на плечо шендрону, но тот раздраженно стряхнул ее и молча вернулся к наблюдению за рекой. Тафро, теперь хмурясь, знаком велел охотнику следовать за ним и стал подниматься вверх по откосу.

Город, расположенный на узкой восточной оконечности острова, со стороны суши был защищен сложной системой укреплений, природных и рукотворных, тянувшейся от одного берега до другого. К западу от огромного зоана, на дальнем краю города, подступ по берегу и опушке леса перекрывали четыре ряда длинных острых кольев. В глубине острова непролазная чаща образовывала препятствия, не требующие дополнительного укрепления, хотя даже здесь ползучие растения были подрезаны и сплетены человеческими руками в почти непроходимые заградительные завесы, следующие один за другим. Более разреженные участки были засажены колючими кустарниками — тразадой и ужасной анкотлией с крючковатыми шипами, чей яд жжет и палит огнем, пока ты не сдираешь с себя ногтями кожу с клочьями мяса. Крутые склоны человек подкопал, чтобы сделать еще круче, а в устье одного болота поставил запруду, и там образовалось мелкое озеро (в это время года усыхающее) — в него выпустили молодых аллигаторов, отловленных на Большой земле, которые быстро выросли и превратились в кровожадных чудищ. По внешнему краю оборонительной линии тянулся так называемый мертвый пояс шириной около ста шагов, куда не заходил никто, кроме людей, которым предписывалось следить за ним. Здесь на каждом шагу подстерегали веревочные растяжки, привязанные к подпоркам под громадными бревнами; замаскированные ямы с кольями, а в одном случае еще и со змеями; спрятанные в траве железные острия; а две-три открытые, безобидные с виду тропы вели к надежно огороженным прогалинам, на которые можно было обрушить град стрел и прочих снарядов с помостов, сооруженных на деревьях вокруг. «Мертвый пояс» перегораживали грубые частоколы, чтобы затруднять наступающему врагу фланговое движение и вынуждать его выходить в места, где ждет засада. Все элементы оборонительной линии настолько сливались с лесом, что люди пришлые, даже замечая там и сям следы человеческой деятельности, не могли составить ни малейшего представления о ее ширине и протяженности. Эта замечательная система укреплений, придуманная и за несколько лет созданная верховным бароном Бель-ка-Тразетом, еще ни разу не проверялась на прочность. Однако — как и предвидел Бель-ка-Тразет — самим фактом своего существования она внушала ортельгийцам чувство уверенности и безопасности, что, пожалуй, было не менее важно, чем сами укрепления. Оборонительная линия не только защищала город, но и сильно затрудняла возможность покинуть его без позволения верховного барона.