— Нам сделали предупреждение, — сказал Эндрю тонким срывающимся голосом.

Было темно, но мы чувствовали, как смешивается наше дыхание во время разговора. Мы с Томом и Эндрю сидели на соломенном тюфяке, соприкасаясь коленями и спрятав голову под ватное одеяло, чтобы наш шепот не услышали. Бабушка готовилась к воскресному дню и долго читала из Библии перед ужином, так что мы все никак не могли отправиться спать к себе на чердак. Наконец в чердачной темноте Эндрю рассказал нам о том, как они с отцом ездили на север по Бостонской дороге в молитвенный дом. Ребята видели фермерские наделы по замерзшим берегам реки Шаушин. Их было много, как шишек в лесу.

Доехав до центра города, путешественники увидели молитвенный дом, который превосходил размерами тот, что в Биллерике. Он был двухэтажный, а в окнах светились витражи. Констебль отворил двери и впустил их внутрь, где они стали дожидаться членов городской управы. Констебль Джон Баллард занимал эту должность пятнадцать лет, хотя ему было всего тридцать два года. Этот крупный сильный мужчина жил в полумиле от бабушкиного дома. Эндрю сжал мой локоть и сказал:

— Сара, видела бы ты его! Волосы краснее меди, а лицо похоже на вареный воск. Он не иначе как оспой переболел — все лицо в рытвинах.

Часа через два Джон Баллард вернулся с членами городской управы, а отец с братьями все это время дожидались их на сквозняке. Наконец в молитвенном доме собрались пятеро патриархов в толстых шерстяных плащах, неперелицованных и незаштопанных. Они держали себя строго и с достоинством. Имена их были хорошо известны в Андовере: Брэдстрит, Чандлер, Осгуд, Баркер и Аббот. Именно они решали, какие семьи останутся в городе, а каким будет отказано. Они восседали на скамьях напротив отца с видом судей на процессе, где представший считается виновным, пока его невиновность не будет доказана. На Эндрю самое большое впечатление произвел лейтенант Джон Осгуд, суровый человек с вытянутым лицом, который при встрече не улыбнулся и не поздоровался. Остальные полностью ему подчинялись, и вопросы в основном задавал он. Более молодой человек, городской секретарь, находился поблизости, с пером и чернилами наготове, чтобы записать вынесенное решение.

Эндрю нагнулся ко мне поближе и сказал:

— Этот лейтенант Осгуд сначала перебирал какие-то бумаги, потом осмотрел отца с ног до головы и спросил, известно ли ему об оспе в Биллерике. Отец сказал, что известно. Потом он спросил, не болеет ли кто-то из нас, и отец ответил, что никто не болеет, все здоровы. Лейтенант подозрительно посмотрел на отца и покачал головой. Я подумал, что все кончено. И что, как ты думаешь, произошло потом? Дверь распахнулась, и перед нами появился, как святой ангел, преподобный Дейн.

Он встал с нами рядом, лицом к тем пятерым, и начал говорить о бабушке и ее доброй репутации в городе и попросил, чтобы нам разрешили остаться. Его речь, скажу я вам, была подобна летнему ветру, растрепавшему цветы наперстянки.

— Так нам разрешили остаться? Да или нет? — спросил Том, сжимая мою руку.

Эндрю помолчал, наслаждаясь нашим волнением, и наконец сказал:

— Нам разрешили остаться, но с одним условием. Мы обязаны соблюдать все городские законы и посещать службу, иначе нас отправят обратно в Биллерику.

Вдруг по его телу пробежал озноб и он закашлялся сухим резким кашлем. Я дотронулась ладонью до его лба — он был горячий, как раскаленная печка.

— Что-то я устал, — прошептал Эндрю и упал на тюфяк. Глаза его были красные, как два горящих угля.

Мы с Томом тоже улеглись и заснули вслед за Эндрю. Среди ночи я проснулась от ощущения, будто лежу у самого очага. В темноте нащупала шею Эндрю. Кожа на ней показалась мне горячей и сухой, как бумага. От брата пахло чем-то кислым, и он тяжело дышал. Я передвинулась к Тому и вскоре уснула.

Когда я вновь проснулась, уже наступил воскресный день. Я поспешно выбралась из-под одеял — мне не терпелось поскорее увидеть молитвенный дом, где совершались молебны. Тома не было, а Эндрю лежал на тюфяке ко мне спиной. Он дышал как-то странно, прерывисто и неглубоко. Я потрясла его. На ощупь его тело было теплым. Он тихонько застонал и что-то пробормотал, но не поднялся. Я сказала, что уже утро и пора собираться. Я уже оделась и собралась сойти вниз, когда он сел на постели, обхватив голову руками. Его лицо горело, а под глазами легли почти черные тени. Приложив палец к губам, он велел мне молчать, и я стала поспешно спускаться в общую комнату, залитую светом. Вскоре за мной спустился Эндрю, с трудом на ходу застегивая пуговицы на рубашке и штанах. Руки его не слушались.

Собравшись, мы все вместе уселись в фургон. Бабушка сидела впереди между отцом и матерью и рассказывала, какие теплые дружеские узы связывают жителей Андовера. Через некоторое время мама сказала:

— Может быть, и так, но, насколько мне помнится, здешним огоньком не согреешься.

Бабушка резко оборвала ее:

— Марта, ты всегда говоришь так, чтобы привлечь к себе внимание. И подвергаешь опасности свою душу и души своих детей. Ты с семьей живешь теперь в моем доме и должна соблюдать мои правила. Воскресный день предназначен для молитвы, и мы будем молиться.

Я украдкой взглянула на застывшую спину матери. Мне еще никогда не приходилось слышать, чтобы кто-то говорил с ней так резко и не получил отпора. Отец кашлянул в кулак, но промолчал. Молитвенный дом оказался больше, чем я себе представляла, и, привязывая поводья, мы наблюдали, как через центральные двери проходит весь город. Многие смотрели на нас с любопытством, некоторые с открытой неприязнью. У самого входа стояла пожилая женщина и звонила в большой медный колокол, держа его обеими руками. Бабушка кивнула ей и сказала, что это вдова Ребекка Джонсон, которой поручено звонить в колокол к началу службы. А много лет назад город выбирал человека, который должен был бить в барабан, что было сигналом начала службы, а также окончания дневных работ в поле.

Места, отводившиеся прихожанам во время молебна, были делом чрезвычайной важности. Самые богатые и влиятельные семьи располагались в первых рядах, ближе к кафедре. На задних рядах сидели бедняки и вновь прибывшие. У бабушки было почетное место на женской половине, и после некоторых препираний и покачивания головой прихожанки потеснились и освободили место для матери с Ханной и меня. Отец с Ричардом уселись через проход от нас с другими мужчинами, а Эндрю с Томом устроились на хорах над нами. Повернувшись, я хорошо их видела. Том с любопытством осматривался, а Эндрю сидел, обхватив голову руками. Я хотела помахать Тому, но мать схватила мою руку и положила назад, на колени.

Скамьи стояли тесными рядами, и я подумала, куда же отец денет свои длинные ноги и как высидит до конца молебна. Внутри было так же холодно, как снаружи, и я радовалась, что мы сидим, тесно прижавшись друг к другу. Чувствовался постоянный сквозняк, а мои ноги и спина задеревенели от долгого сидения на жесткой скамье. Но вот по рядам пробежали радостные восклицания, и преподобный Дейн появился в проходе. Он шел так быстро, что казалось, его страстное желание донести до нас Слово Господнее не даст ему занять подобающее место на кафедре и он начнет проповедовать прямо в проходе.