— Должен признаться, твою старческую забывчивость весьма трудно заметить, — сказал Марк.

Подмигнул ли ему Патриарх — или же это только показалось Марку?

— О, она то появляется, то исчезает… Предполагаю, кстати, что я забуду наш маленький разговор уже завтра. Как это печально, не находишь?

— Да, жалость, — согласился трибун.

Бальзамон снова стал серьезным. Помахал пальцем у Марка перед носом.

— Тебе действительно лучше быть достойным ее. И того риска, на который она пошла из-за тебя. — Он осмотрел римлянина с головы до ног. — Надеюсь, ты умеешь также позаботиться о себе. Алипия всегда довольно толково судила о подобных вещах. Но после всего, что ей довелось вытерпеть, она просто не переживет, если ошибется в тебе.

Прикусив губу, Марк кивнул и яростно сжал кулаки.

— Было мгновение, когда мне страстно хотелось стать йездом, чтобы воздать Вардану по заслугам.

Подвижное лицо Бальзамона стало строгим.

— Да, ты ей подходишь. — Патриарх изучающе глядел на Скавра. — Кстати, ты подвергаешь себя большой опасности. Знаешь?

Марк хотел было пожать плечами, но взгляд Патриарха остановил его.

— И если ты останешься с Алипией, опасность будет только возрастать. Боюсь, ни с чем более ужасным ты еще не сталкивался. Один только Фос знает, победишь ли ты в конце концов или…

Огненный взор Патриарха, казалось, пронзал трибуна насквозь. Бальзамон говорил медленно, глубоким голосом. Марк почувствовал, как волосы дыбом поднимаются у него на голове.

Видессианские жрецы обладали множеством необыкновенных талантов. Но о Бальзамоне римлянин никогда не думал как о маге. Старый Патриарх Видесса представлялся Марку необыкновенно мудрым, терпимым человеком — но никак не волшебником. Однако в это мгновение Марк уже не был столь уверен в том, что Бальзамон не владеет искусством магии. Слова Патриарха звучали не простым предостережением — в них слышалось пророчество.

— Что ты еще видишь? — спросил Марк резко.

Патриарх вздрогнул, словно ужаленный.

— А? Да так, ничего, — произнес он обычным голосом.

Скавр проклял свою поспешность.

Разговор перешел на мелочи. Марк вдруг понял, что забыл даже о своем раздражении, вспыхнувшем из-за того, что он не сумел вызнать побольше. Бальзамон отличался даром великолепного рассказчика, о чем бы ни зашла речь — разоблачал ли он слабости какого-либо жреца, рассуждал ли о своей коллекции макуранских фигурок из слоновой кости…

— Кстати, вот еще одна причина ненависти к йездам. Они не только грабители и поклонники Скотоса, не только убийцы. Они заразили собой Макуран, как чумой. — Патриарх поскреб свой поношенный плащ, к которому прилип яичный желток. — Видишь, потрепанная одежда имеет свои преимущества. Будь я во время завтрака облачен вот в это… — Он махнул на роскошное патриаршее облачение из расшитого золотыми нитями и жемчужинами голубого шелка. — Представляешь, если бы я его испортил? Да меня сразу после завтрака отлучили бы от Церкви!

— А у Земарка появилась бы тема для новых обличительных речей, — добавил Скавр.

Фанатичный жрец Земарк, захвативший власть в Аморионе, то и дело направлял Бальзамону и Туризину грозные анафемы.

— Не шути с этим, — вздрогнул Бальзамон. — Земарк — волк в одеянии жреца. Он безумен. Я пытался уговорить священный совет Амориона переменить решение, но там меня послали куда подальше. «Незаконное вмешательство из столицы» — так они это назвали. Земарк — это кот из притчи о коте портного, знаешь? Видишь ли, однажды кот портного упал в чан с голубой краской. А мышь подумала, что он стал монахом, и перестал есть мясо.

Марк хмыкнул. Однако толстые пальцы Патриарха нервно барабанили по колену. Бальзамон явно был расстроен.

— Хотел бы я знать, скольких людей он уничтожил с тех пор, как пришел к власти? И что я могу сделать, чтобы остановить его?

Патриарх вздохнул и сокрушенно покачал головой. Странно — огорчение Бальзамона приободрило трибуна. Было облегчением знать, что не только Марк Амелий Скавр совершает ошибки. От этого не застрахован даже такой мудрый человек, как Бальзамон.

Саборий — исполнительный, как любой солдат, — распахнул перед Скавром дверь, едва лишь трибун взялся за ручку.

* * *

Алипия Гавра села на узкой кровати и неожиданно ткнула Марка кулачком под ребро. Трибун вскрикнул.

Нежно коснувшись пальцами тяжелого ожерелья, принцесса проговорила:

— Ты просто сумасшедший. Оно такое красивое! Я с радостью носила бы его, да только вдруг меня спросят, откуда я его взяла? Как я объясню? И почему никто не видел у меня этой вещи прежде?

— Чума на твою практичность, — сказал Скавр.

Алипия засмеялась:

— Подобные речи в устах римлянина звучат, друг мой, сущим святотатством.

Трибун лениво откинулся на спину.

— Я просто подумал, что эта вещица будет красиво выглядеть на твоей груди. Особенно если на тебе больше ничего не надето.

Краска удовольствия медленно залила лицо Алипии. Принцесса краснела очень заметно; кожа у нее была бледнее, чем у большинства видессианок. Иногда Марк думал: не имела ли ее мать примеси халогайской крови? Черты лица Алипии не были такими острыми, как у ее отца или дяди, а глаза удивляли редким для видессиан зеленым цветом. Сейчас в них плясало озорство.

— Да ты просто ужасен, — произнесла она и попыталась толкнуть его еще раз. Марк увернулся и схватил ее за плечи. Это было ошибкой. Она мгновенно сжалась, перепуганная до полусмерти. Марк тотчас же выпустил ее. После Вардана Алипия не в состоянии была вытерпеть любого насилия. Внезапное движение едва не сбросило обоих с кровати.

— Вот видишь, — сказал трибун, — все эти драчки на кулачках — моя дурная привычка. Тебе не стоило перенимать ее. Гляди, что получилось.

— Я люблю делать все, что делаешь ты, — ответила она серьезно.

Эти простые слова ошеломили его, как случалось уже нередко. Хелвис всегда чуть ли не силой вынуждала Марка привыкать к ее обычаям. Хелвис не желала считаться с обыкновениями своего мужа, не считала нужным уступать даже в малости. А Алипия старалась ему подражать…

За открытыми ставнями слышалось кудахтанье куриц. Стояла теплая погода. Свежий воздух врывался в комнату на втором этаже маленькой гостиницы. Марк видел отсюда величавую громаду Собора.

Однажды зимой Скавр встретился в этой таверне с Алипией, и с тех пор всякий раз, когда считалось, будто принцесса посещает Патриарха, комнатка на втором этаже ожидала посетителей. Вряд ли хозяин гостиницы — его звали Аэций — узнал принцессу Алипию Гавру. В любом случае серебро смывает ненужные воспоминания лучше, чем вино.

Алипия произнесла:

— Мне на самом деле пора к Бальзамону. Тогда ни меня, ни его не поймают на лжи.