Нет нужды в таких гипотезах

Физики задали темп в срывании «небесных крюков» и продолжали удивлять мир. Пьер-Симон Лаплас (благодаря преобразованиям громоздкой геометрии Ньютона, выполненным Эмили дю Шатле) развил идеи Ньютона до логического конца. Лаплас утверждал, что современное состояние Вселенной является «результатом ее прошлого и определяет ее будущее». Если бы разум был настолько совершенен, чтобы мог рассчитать любое следствие любой причины, «не осталось бы никакой неизвестности, и будущее можно было бы увидеть столь же легко, как и прошлое». Путем математических вычислений Лаплас показал, что для объяснения астрономических событий нет необходимости в «божественных толчках», которые, по мнению Ньютона, необходимы для сохранения Солнечной системы. «Я не нуждаюсь в подобных гипотезах», – заявил он Наполеону.

Однако в XX в. детерминистская позиция Лапласа подверглась двойному удару – со стороны квантовой механики и теории хаоса. Оказалось, что на субатомном уровне мир совсем не похож на то, что представлял себе Ньютон, и в самой сущности материи заложена неопределенность. И в астрономии, как показал Анри Пуанкаре, некоторые структуры тяжелых тел характеризуются нестабильностью. А метеоролог Эдвард Лоренц установил, что чувствительность к начальным условиям подразумевает непредсказуемость метеорологических систем. В 1972 г. он прочел знаменитую лекцию под названием «Может ли взмах крыльев бабочки в Бразилии вызвать торнадо в Техасе?».

Но следует обратить внимание на одну важную вещь. Эти нападки на детерминизм были сделаны снизу, а не сверху, изнутри, а не снаружи. И они лишь подтвердили справедливость идей Лукреция. Невозможность предсказать расположение электрона или составить прогноз погоды на год вперед защищает от слепой веры в предсказания экспертов и планировщиков.

Лужа и ее яма

В конце XX в. некоторые астрономы ухватились за новый «небесный крюк», названный «антропным принципом». Принцип имеет несколько формулировок, но в целом утверждает, что существующие во Вселенной условия и конкретные значения определенных параметров идеальным образом подходят для возникновения жизни. Другими словами, если бы эти параметры были хоть чуточку иными, не появились бы ни стабильные солнца, ни вода, ни полимерные соединения углерода, и жизнь не смогла бы зародиться. Это удачное стечение комических обстоятельств означает, что мы живем в привилегированной Вселенной, условия в которой подходят нам совершенно невероятным образом.

Действительно, может показаться, что некоторые свойства нашей Вселенной чудесным образом благоприятствовали возникновению жизни. Если бы космологическая постоянная[6] имела большее значение, увеличилась бы антигравитация, и Вселенная рассыпалась бы в пыль задолго до появления галактик, звезд и планет. Электрические и ядерные взаимодействия тоже имеют именно такие величины, при которых углерод является одним из самых распространенных элементов, а углерод, как известно, основа жизни, поскольку способен образовывать несколько химических связей с другими атомами. Химические связи в молекулах имеют именно такую прочность, чтобы молекулы могли и существовать, и расщепляться в том температурном диапазоне, который обычно наблюдается на типичном расстоянии между планетами и звездами. Будь они чуть слабее, Вселенная оказалась бы слишком горячей для химических реакций, будь они чуть сильнее, она оказалась бы слишком холодной.

Все это верно, но любому человеку, не принадлежащему к узкому кругу космологов, чересчур долго вглядывающихся в свои телескопы, антропный принцип покажется либо банальным, либо глупым – в зависимости от того, насколько серьезно отнестись к этому вопросу. Совершенно очевидно, что причина и следствие поменялись местами. Это жизнь адаптировалась к законам физики, а не наоборот! В мире, где вода находится в жидком состоянии, углерод может полимеризоваться, а звездные системы существуют миллиарды лет, возникла углеродная жизнь с водорастворимыми белками и наполненными жидкостью клетками. В других мирах, возможно, могла бы зародиться другая жизнь. Вот что писал Дэвид Уолтэм в книге «Счастливая планета»: «Совершенно несправедливо утверждать, что мы занимаем привилегированное положение, какое-то редкое местечко, законы которого позволили зародиться разумной жизни». Нет никакого антропного принципа.

Уолтэм полагает, что Земля – редкое или уникальное явление по той причине, что для возникновения планеты с постоянной температурой и жидкой водой требуется последовательность удивительных совпадений. Необычайным везением оказалось образование Луны. Она возникла в результате столкновения планет, а затем стала медленно отдаляться от Земли в результате земных приливов и отливов (сейчас она находится в 10 раз дальше от Земли, чем в момент образования). Если бы Луна получилась чуть больше или чуть меньше, а земные сутки были бы чуть короче или чуть длиннее, земная ось оказалась бы нестабильна, и планета периодически подвергалась бы чудовищным климатическим катастрофам, не позволяющим возникнуть разумным формам жизни. Бог вполне может записать это «лунное совпадение» на свой счет, но с идеей Геи – теории Джеймса Лавлока о том, что сама жизнь контролирует климат на планете, – оно не согласуется. Так что, возможно, мы и впрямь чрезвычайно удачливы и невероятно редки. Но ничего «особенного» в нас нет – нас бы здесь не было, если бы не реализовались все эти совпадения.

Заключительное слово по вопросу об антропном принципе предоставим Дугласу Адамсу[7], сочинившему забавный анекдот. Представьте себе лужу, которая просыпается однажды утром и думает: «В каком интересном мире я нахожусь! В какой интересной яме, которая так удивительно мне подходит! Она подходит мне настолько хорошо, что, вероятно, специально была сделана для того, чтобы я в ней разместилась!»

Подумаем сами

Совсем не случайно после публикации трудов Ньютона и его последователей начался период политических и экономических преобразований. Как пишет Дэвид Боданис в книге «Пылкие умы», посвященной Вольтеру и его возлюбленным, пример Ньютона заставил людей задуматься о таких вещах, которые, казалось бы, уже давно стали совершенно очевидными. «То, что говорили священники или государственные чиновники, а также церковь и государство в целом, перестало быть единственным авторитетом. Люди стали доверять опасным книжкам и даже собственным идеям».

Постепенно, с помощью Лукреция, экспериментов и размышлений, деятели Просвещения пришли к мысли, что астрономию, биологию и законы развития общества можно объяснить без привлечения идеи разумного замысла. Николай Коперник, Галилео Галилей, Барух Спиноза и Исаак Ньютон попытались изменить способ мышления и начать рассуждать не «сверху вниз», а «снизу вверх». Затем в подобную же ересь впали Локк и Монтескье, Вольтер и Дидро, Юм и Смит, Франклин и Джефферсон, Дарвин и Уоллес. Естественные объяснения вытеснили сверхъестественные. Стал вырисовываться эволюционирующий мир.