– Что, еще один жмурик? – выжидательно прищурился Крячко. – Ну и ну! Это уже явная серия…

Они сели в «Пежо», приглушенно рыкнул мотор, и машина помчалась в сторону юго-запада столицы.

В гламурно обставленном кабинете директора театра эротического танца «Айседора» (официально именующегося «театром спортивного танца») уже около часа сосредоточенно и немногословно работала опергруппа, изучающая обстоятельства смерти известного столичного продюсера. Его закоченевшее тело покоилось в кресле у журнального столика. Эдуард Капылин лежал навзничь, почти по диагонали, свесив на пол худые кривоватые ноги. Его лицо, как и у Константина Вингрова, изображало одновременно безграничный ужас и какую-то непонятную внутреннюю муку. Прилепленная ко лбу карта «дамы пик» придавала картине смерти какой-то издевательски-шутовской оттенок.

Помимо местных оперов и экспертов, над усопшим хлопотал и судмедэксперт главка Дроздов, который прибыл сюда минут пятнадцать назад. Прощупав отвердевшие мышцы тела покойника, он констатировал, что смерть наступила около двадцати трех вечера. То есть часов одиннадцать назад. Как и у трупа Вингрова, у Капылина тоже не было найдено абсолютно никаких признаков применения насилия.

– «Глухарь» полнейший… – только и смог досадливо проворчать Дроздов, снимая с рук тонкие хирургические перчатки.

Местные опера, обследовавшие каждый квадратный сантиметр пола и мебели, хмуро промолчали, но и так было ясно, что они того же мнения. Двое сотрудников угро в это время опрашивали как обслуживающий персонал театра, так и его, с позволения сказать, актеров. Но и здесь никто ничего дельного сообщить не смог – ни вахтер, ни технички, ни рабочий по сцене. Рабочий, хронически подпитый молодой мужчина, в ответ на все вопросы лишь недоуменно пожимал плечами. Да, он вчера здесь был. Да, видел босса последний раз около семи вечера живым и здоровым. И все! Потом Леха ушел домой, а что было дальше в этой «хрени-морковени» после его ухода – он не в курсах…

Вахтер, он же и охранник, – плотный мужичок среднего роста, дежуривший у входа в театр, тоже пребывал в недоумении. Вчера он дежурил до десяти, как и было оговорено в контракте, до конца сеанса. Когда зрительный зал, как всегда заполненный до предела, опустел, а следом отправились по домам и артисты, он собирался отзвониться в ОВО о постановке офиса на охрану, но «шеф» заявил, что спешить ни к чему, – он сам потом поставит на охрану.

– А он что, и раньше тут оставался допоздна? – уточнил допрашивавший старлей.

– Да, не так уж и редко, – пожал плечами вахтер. – Особенно, если новенькую принял. Тогда, считай, неделю подряд он ее тут на диване «репетировал».

– Вы хотите сказать, что он принуждал своих актрис к сожительству? – сурово прищурился опер.

– А чего их принуждать-то? Сюда в основном и шли только такие, что готовы были на любые условия, абы деньги платил…

Другой опер с лейтенантскими погонами в это время опрашивал танцоров и танцовщиц, бесцельно и растерянно блуждающих по зрительному залу и сцене. Пребывая в довольно подавленном состоянии, те тоже могли рассказать немногое. Да, вчера все было как и всегда – «пятиминутка», репетиция, выступление. Когда уходили, Эдуард Янович был жив-здоров. Да, по слухам, он собирался провести «собеседование» с очередной претенденткой на место в резервном составе труппы. Но ее никто не видел – она находилась в его кабинете. Да, периодически как некоторые танцовщицы, так и некоторые из танцоров, имеющие определенные склонности, оставались после окончания сеанса, чтобы «порепетировать» с боссом в индивидуальном порядке. Но это было делом сугубо добровольным, и никто из состава к боссу претензий не имел. Некоторые, наоборот, даже обижались, если их слишком долго не приглашали на ночную «репетицию».

Уложив в саквояж свои инструменты, Дроздов направился к выходу, что-то по привычке бормоча себе под нос. На вопрос Льва, есть ли хоть что-то стоящее, он изобразил досадливую мину и отрицательно помотал головой. Приятели переглянулись – таинственный «мочила» остался верен себе, здесь тоже никаких следов. Они направились в зрительный зал, по площади немногим больше стандартного школьного спортзала, и, подойдя к лейтенанту, беседующему с очередной танцовщицей, поинтересовались предварительными итогами опроса.

– Да ничего дельного… – сокрушенно сообщил он. – У всех одно и то же – не видели, не знаем, претензий не имеем… Я уж и не знаю, есть ли смысл опрашивать остальных?

Пышноволосая девица в спортивном костюме, услышав это, сразу же оживилась и поднялась с места, но после лаконичной реплики Льва, что в любом случае опросить нужно всех, снова опустилась на стул напротив лейтенанта. Устало проведя по лицу рукой, тот задал очередной вопрос, стараясь не смотреть на ее вызывающе роскошный бюст:

– А как вы считаете, ревность кого-то из труппы не могла стать причиной убийства?

– Ну, что-о-о вы! – изобразив укоризненную гримаску, отмахнулась девица. – У нас никто никого не ревнует. Здесь все как одна семья – кто понравился, тот и твой. Кстати, если бы вы работали у нас, то имели бы грандиозный успех.

– Это у кого же? – иронично улыбнулся лейтенант.

– У наших девочек, например. Видите, как они на вас смотрят? И у зрительниц тоже. Думаете, сюда приходят только мужчины? Если бы! Иной раз такие солидные дамы появляются… М-м-м! Сидят в первом ряду, глаз не отрывают со сцены. Вы были бы звездой первой величины… Так что рекомендую подумать.

– Нет уж, спасибо! – чуть поморщившись, покачал головой лейтенант. – Такая звездность мне ни к чему. Лучше я останусь при своих звездочках, – взглядом указал он на погоны.

Лев и Станислав, побеседовав с криминалистами, тоже осмотрели кабинет Капылина. Его единственное окно было занавешено шторами, раздвинув которые Гуров увидел фигурную кованую решетку, закрывающую его с наружной стороны. Кроме солидного двухтумбового канцелярского стола, журнального столика, дивана, стульев и кресел, в кабинете имелось несколько шкафов, сейф, большой аквариум, на стенах висело несколько картин, причем все как одна определенного содержания. В сравнении с изображенными на них сюжетами общеизвестная «Даная» Рембрандта могла бы смотреться как образец монастырского творчества.

На столе стоял раскрытый ноутбук, лежали какие-то конторские книги и обычные канцелярские прибамбасы – степлер, вазочка с авторучками, письменный прибор старинного фасона, выточенный из камня, похожего на малахит, и тому подобное.

– Шкафы осматривали? – оглянувшись, поинтересовался Гуров.

– Да, в них ничего особенного. Сценические костюмы, документация, какие-то сувениры. В сейфе – печати, всякие учредительные документы, чековые книжки, миллиона полтора наличности в рублях, – откликнулся один из криминалистов. – В ящиках стола – тоже какой-то хлам, бумаги…

Стас неспешно подошел к левой тумбе стола и один за другим выдвинул и задвинул ящики. Лев тоже подошел к столу и просмотрел ящики правой тумбы. В них и в самом деле было мало интересного – запасные «пальчиковые» и «мизинчиковые» аккумуляторы, зарядные устройства для телефонов и иных гаджетов, технические паспорта на всевозможную электронику, соединительные шнуры, елочные игрушки… Заглянув в последний, самый нижний ящик, Гуров переворошил лежавшие в нем курительные трубки, самых необычных форм и размеров, сработанные из разных материалов – дерева, кости, металла, камня. Неожиданно глаз схватил что-то удивительно знакомое. Лев присмотрелся. Сомнений быть не могло – точно такой же, как и у Вингрова, череп-паук на цепочке. Он достал эту странную вещицу – то ли амулет, то ли украшение – и держа на весу за цепочку, показал Стасу. Тот, удивленно воззрившись на находку, негромко присвистнул.