— Я бы с удовольствием съездил за ней.

— Ой, я знаю, но мне не хотелось на нее давить. А когда она сказала, что хочет приехать, вообще дар речи потеряла. Представь, да?

— Как думаешь, а вдруг она больна или еще чего?

Норма снова вынула тарелку из микроволновки.

— Да нет, вряд ли. Голос у нее был усталый, может, немного подавленный, на-ка, ешь, пока горячая, но не больной, нет.

Мак взялся за вилку.

— Я говорил ей, что доработается до нервного срыва, просил, чтобы берегла себя. Я же все время ей говорил, правда?

Норма кивнула:

— Говорил. Говорил, что пора отдохнуть. Что она слишком много работает. Ты это сказал, когда мы были в Нью-Йорке.

Норма видела, что Мак с трудом режет яичницу.

— Хочешь, приготовлю другую?

Мак всегда был непривередлив в еде и сказал:

— Нет, и эта сойдет.

Норма потянулась к тарелке:

— Это же минутное дело.

— Норма, это съедобная яичница. Я люблю подсушенную. А как насчет работы? У нее с этим все в порядке?

— Не знаю, не спрашивала. Это ее дело, пусть сама решает, что нам говорить, что нет. Я не стану у нее выпытывать. Да, она попросила меня никому не выбалтывать, что она приезжает, особенно газетчикам.

— О боже, нет, если эти проныры узнают, они сквозь трубы пролезут, чтобы до нее добраться.

Норма согласилась.

— Малышка до сих пор встречается с этим парнем с инициалами, как там его зовут-то?

— Не знаю, не спрашивала, — сказала Норма и добавила: — Джей-Си.

— Что-то он мне показался не очень.

— Ну, ей нравится, и это главное. Наверняка знаю только одно: она приезжает, и я намерена из себя выпрыгнуть, лишь бы она почувствовала, что у нее в этом мире есть любящая семья. У нее нет родственников, только я и тетя Элнер. Ей, наверно, очень одиноко. У меня просто сердце разрывалось все те годы, что она моталась из города в город как неприкаянная и некому было о ней позаботиться. А вдруг она и впрямь заболеет, Мак? Кто за ней будет ухаживать?

— Мы, дорогая, мы ей это говорили, и, должно быть, она поверила, иначе бы не позвонила.

Норма вытащила салфетку из красного пластикового держателя и высморкалась.

— Ты думаешь?

— Ну конечно. И незачем плакать по этому поводу.

— И сама знаю, просто разволновалась от радости. Она нам доверяет.

— Да, мне тоже так кажется. Она тебе не намекнула, когда собирается приехать?

— Нет, думаю, завтра или послезавтра. Хочешь еще кофе?

— Подлей немного.

Вдруг Норма охнула:

— Боже!

— Что такое? — испугался Мак.

— Только что поняла, ведь я не знаю, кофе она пьет или чай. И что ест на завтрак. Нужно купить все, на всякий случай, чтоб было. Как считаешь, пойти заказать торт в пекарне или лучше мне самой испечь?

— Да все равно.

— У Эдны торты великолепные. В смысле, совсем как домашние… Но не знаю, вдруг ей станет обидно, что я купила, а не соизволила сама для нее испечь.

— Дорогая, торт есть торт. Как она узнает, ты его спекла или Эдна Бантц?

— Коробку увидит.

— Так вытащи его из коробки и поставь на блюдо. По мне, так они все на один вкус.

— Тебе, может, и на один, но не забывай, что ее бабушка с дедушкой были владельцами этой пекарни до Эдны, она почувствует. Нет, ты прав, сама испеку. Господи, это меньшее, что я могу для нее сделать. Нет, правда. А в какую комнату поселим ее? Может, нашу отдать? Она самая уютная.

— Нет, дорогая. Она не захочет. Давай поселим ее наверху, где Линда жила. Там ей будет поспокойней.

— Да, там тише всего. Схожу потом наверх, проверю, все ли в порядке, постель и прочее. Надо постирать занавески и почистить ковер. Слава богу, я на сегодня записана к парикмахеру. — Она оглядела Мака. — Тебе тоже не мешало бы сходить к Эду постричься.

— Да ну, Норма, какая ей разница, стригся я или нет.

— Зато мне есть разница. А то опозорим ее, заявимся в аэропорт как два Элмера Фадда.[6]

Мак засмеялся.

— Я не шучу, Мак, она привыкла к окружению утонченных нью-йоркцев.

— Ну, видно, придется мне помыть машину. Без шуток.

Норма обратила на Мака взгляд, полный боли.

— Ну почему ты не дал мне покрасить дом? Я так хотела!

— Ну, Норма, успокойся. Она же просила не разводить суеты.

— Да, но что я могу с собой поделать. До сих пор не верится. Только представь, после стольких лет Малышка вернется домой!

Похмелье

Нью-Йорк

1 апреля 1973

Дена Нордстром открыла глаза и три-четыре секунды соображала, кто она и где находится. Затем ее тело оповестило мозг о своем состоянии. И, как водится после таких ночей, как прошлая, первой оказалась весть об ослепляющей, пронзительной головной боли, за нею последовала волна тошноты, а потом бросило в холодный пот.

Медленно, одно за другим, проявлялись в голове события вчерашнего вечера. Они развивались по той же схеме, что и всякий раз, когда она соглашалась пойти выпить с Джей-Си. После коктейлей они отправились обедать в ресторан «Копенгаген» на Сорок восьмой улице, где за шведским столом пропустили бог знает какое количество тминной водки вперемешку с пивом. Дена смутно припомнила, что ругалась с каким-то французом и ходила в «Бразери» пить кофе. Вспомнила, что, когда она добралась до дому, уже встало солнце. Но сейчас она в собственной постели и одна — Джей-Си, к счастью, ушел домой. Потом ее как обухом по голове ударило. Джей-Си. Что она ему сказала? Они запросто могли снова обручиться. И снова ей придется придумывать, как это отменить. Вечно одно и то же. Он скажет: «Но ты не казалась пьяной. Я спросил, не пьяна ли ты, и ты поклялась, что трезва как стеклышко и твердо отвечаешь за свои слова». В том-то и ужас. Она никогда не чувствует себя пьяной и сама верит в то, что говорит. Две недели назад на вечеринке работников радио она пригласила к себе на следующий день двадцать человек пообедать, и потом ей пришлось заплатить швейцару, чтобы сказал всем, что ее, мол, вызвали за город, потому что у нее умерла бабушка. Она даже яйца не сумела бы сварить, а обе ее бабушки умерли давным-давно.

Дена попыталась встать, но боль сжала виски с такой силой, что перед глазами заплясали звезды. Она медленно, боком, сползла с кровати, держась за голову. В комнате было темно как в могиле, и, когда она открыла дверь, оставленный накануне свет в коридоре едва не ослепил ее. Кое-как добралась до ванной и вцепилась в раковину, чтобы удержать вращающийся мир. Пустила холодную воду, но не могла нагнуть голову: боль усиливалась. Пришлось набирать воду горстями и плескать в лицо. Приняла две таблетки «алка-зельтцера», три аспирина и валиум. Руки тряслись. Кока-кола со льдом могла бы спасти ей жизнь.