На моём попечении остались: мой брат, вот этот самый Линк, полоумная прабабушка, кёрста Рангер, которая сейчас умирает в одной из комнат от застарелой простуды, и моя сестра кёрста Эджэн, которой на данный момент исполнилось два с половиной года.

Матерь божья, и что я буду делать со всем этим семейством? На кой оно мне сдалось?!

Благородная кёрста Монкер, помня заповеди, данные нам святым Айлюсом, оплатила скромные похороны моих родителей — кёрста Джиона и кёрсты Марион — тут служанка сделала очень странный жест, коснувшись по очереди двумя пальцами правой руки левой брови, правой брови и губ. Кроме того, в помощь бедным сироткам милосердная кёрста Монкер отправила служанку, эту самую Берту, сроком на пять дней.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Три дня, как я понимаю, уже прошли — похороны родителей состоялись вчера.

То, что я услышала, ужаснуло. Меня не смущало молодое тощее тело, но то, что в этом мире у меня есть сестра, брат и полоумная бабушка, о которых я, якобы, обязана заботиться, мне не нравилось совершенно.

Как я поняла, моя «новая семья» была не богаче церковных крыс, именно поэтому Берта смотрела на меня вопросительно, то ли ожидала каких-то приказов, то ли у неё самой были вопросы к этой самой Элен. Голова просто лопалась от обилия информации и всех этих «кёрстов и эжен», я совершенно не представляла, что нужно делать и говорить дальше, но долго размышлять мне Берта не дала:

— Кёрста Элен, в холле ожидает трок Валим, прикажете принять?

Я впала в лёгкий ступор.

Минуту подумав, всё же сообразила спросить, кто такой трок Валим. Берта брюзгливо поджала губы:

— Купец…

Она произнесла это слово так, как будто статус купца равнялся статусу болотной лягушки.

Памятуя о том, как вели себя попаданки в книгах, я, в общем-то, понимала, что нужно делать. Она — прислуга, я — вот эта вот самая «кёрст». Судя по всему, это какой-то местный титул. Поэтому я посмотрела на мальчика и сказала:

— Линк, будь добр, подожди за дверью.

Мальчик, не поднимая на меня глаз, покорно кивнул и вышел, а я с замиранием сердца отдала новый приказ, тихо надеясь на то, что делаю всё правильно:

— Берта, помоги мне одеться.

Я внимательно смотрела на её лицо и видела, что приказ ей мой совершенно не понравился. Как ни странно, это было ожидаемо — понемногу у меня в голове сложилась чёткая картинка: обнищавшая дворянская семейка, не успевшая проесть и промотать вот этот самый особняк, но наверняка погрязшая в долгах, и их богатая соседка, возможно, ханжа и сноб, желающая выслужиться перед местными святыми и выглядеть милосердной в глазах своего окружения.

И вот эта самая Берта, горничная из богатого дома, заражённая и снобизмом, и ханжеством своей хозяйки, отправлена в помощь нищим соседям. Разумеется, ей это не нравится. И очевидно, она считает минуты до момента возвращения в богатый дом кёрсты Монкер, но та всего лишь прислуга и ослушаться меня не осмелится.

Эта картинка так быстро и чётко сформировалась у меня в мозгу, что я ни на секунду не усомнилась в своей правоте. Поэтому я посмотрела на Берту и очень спокойно повторила:

— Берта, помоги мне собраться.

Поджав губы, служанка вышла из комнаты и через две минуты вернулась с кувшином воды, большой миской, в которой на дне лежал кусочек мыла и ветхим полотенцем через плечо. Я остановила её попытку налить воду в миску.

— Сперва мне нужно оправиться, Берта.

Она кивнула на угол комнаты, где стояла неприметная серая ширма. Там я, вполне ожидаемо, нашла ночной горшок. Вздохнув и внутренне содрогнувшись, я смирилась — выбора всё равно не было. Вышла из-за ширмы и прервала вторую попытку Берты налить воду в не слишком чистую миску.

— Нет, Берта, не нужно так делать, ты польёшь мне из кувшина.

— Кёрст Элен, я не знаю, что это вы тут придумали… — недовольно начала Берта.

— Я не собираюсь рассказывать тебе, что и как я придумала. Если ты отказываешь мне в помощи, можешь вернуться домой, а я вечером зайду поблагодарить кёрст Монкер за помощь.

Лицо Берты пошло красными пятнами, и она молча и аккуратно стала сливать мне холодную воду. Я умылась, вытерла лицо ветхой тряпкой, которую Берта подала мне с насмешливым поклоном. Я не стала цепляться к ней по мелочам. Она распахнула шкаф, оглядела внутренности и с иронией спросила:

— Какой туалет изволите выбрать, кёрст Элен?

Это была неловкая ситуация, я понимала, что одежды у Элен немного, но даже не представляла, что именно ответить, потому подошла и встала рядом.

Шкаф был устроен более чем странно — не было обычной перекладины с вешалками, зато всю внутреннюю поверхность украшали разнообразные крючки, прибитые в два, а местами в три ряда. Гардероб Элен очень скуден.

Тут у меня возникло ещё одно затруднение — траур. Я не представляла, как в этом мире принято выражать скорбь. Решив уточнить позже у Линка, я ткнула рукой в одно из трёх висящих на крючках платьев.

Оно было спокойного серого цвета, из толстой мягкой шерсти, когда-то, видимо, дорогое, а сейчас изрядно заношенное и лоснящееся на локтях.

Процесс одевания вызвал у меня раздражение. Прямо на фланелевую рубашку, в которой я спала, Берта через голову натянула на меня платье, зашнуровала его на спине, достала потёртый кружевной воротник и попыталась накинуть на шею. Мне совсем не нужна была эта ветхая роскошь.

— Нет, Берта, в знак печали и скорби я не буду пока носить кружева.

В её лице что-то смягчилось, очевидно, и она вспомнила о том, что Элен не просто поцарапалась сама, но и потеряла отца и мать. Минуту подумав, та ещё раз заглянула в шкаф, открыв уже другую дверцу, ту самую, с зеркалом.

Там оказались вполне обычные полки, шустро пробежав по ним взглядом, она выдернула с одной из них огромный шерстяной платок тёмного, тускло-серого цвета. Совершенно такой, какие в моём мире любили носить бабульки. Кажется, их вязали из козьей шерсти. Встряхнув, она накинула его мне на плечи и, закрыв шкаф, отодвинулась, давая мне возможность посмотреть в зеркало.

Сейчас, при дневном свете, я видела, что хоть одета, как нищенка, и тоща, как палка, в целом, у меня довольно миловидная внешность. Пожалуй, не помешало бы ещё привести в порядок волосы. Берта уже стояла рядом, держа в руках широкий деревянный гребень. Она усадила меня на стул и, тяжело вздохнув, споро расчесала волосы, свернув их неким подобием улитки и заколов почти обычными шпильками. Только не чёрными, к которым я привыкла дома, а медными. Потом забормотала: