Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Пойдем посмотрим.
В кабинете Гринева они застыли перед экраном монитора.
— Олег, я вложил ее деньги в алтырьевские бумаги. Они начнут подниматься месяца через три, не раньше. И свободных денег у нас нет.
— Ганевские акции на подъеме. Мы сольем их за час. Выдай даме ее деньги и двадцать пять процентов сверху.
— Мы потеряем... — Том поднял глаза, что-то подсчитывая.
— Ты разучился считать, Том? По алтырьевским — долгосрочный восходящий тренд. Ха-а-ароший подъем. Мы наварим пятьдесят чистыми.
Том насупился:
— Все равно — это против правил.
— Ты что, хочешь, чтобы ее визит повторился?
— Нет!
— Действуй. Ничего не нарушишь — ничего не достигнешь.
Медведь и Том стоят у окна. За окном дождь. Он стекает по стеклу, делая очертания за окном дробящимся миражом.
— А ведь ты ее пожалел, Медведь.
— Пожалел? Наверное. Поменяла жизнь на дорогие погремушки. Ни любви, ни счастья.
— Да она просто стерва.
— Она просто несчастная тетка. Увязла, а времени что-то исправить уже не осталось. — Олег проводит по лицу ладонями, сейчас оно у него такое, как было после пробуждения: запавшие щеки, лихорадочно блестящие глаза. — Как мне все это надоело...
— Жизнь такая, чего ты хочешь...
— Я? Чего хочу я? — Медведь кивает в сторону мерцающих мониторов с графиками курса акций:
— Я хочу обрушить российский фондовый рынок. До грунта.
А потом — поднять.
— Ты бредишь, Олег.
— Разве?
Звучит зуммер мобильного. Гринев подносит телефон к уху. Фразы его скупы и абсолютно бесцветны.
— Мне это уже неинтересно. Нет, и встречаться незачем.
Том косится на Гринева:
— Ты идеалист, Олег. Слишком целеустремленный.
— Слишком?.. Как говаривал один сомнительный герой, в этом мире — ничто не слишком. А целеустремленный — это ты, Том.
— Все равно... Убить рынок... Это нереально.
— Любая идея становится реальностью, если этого кто-то действительно хочет.
Лицо Гринева отражается в стекле и видится жестким, будто высеченным из гранита.
* * *
Человек за столом откладывает резюме и внимательно рассматривает фото.
— Вы уверены в своем выборе?
— Да. Этот человек азартен и амбициозен.
— Но умен?
— Да. И потому двинет наш проект очень естественно, даже не подозревая об этом.
— И все-таки я хотел бы услышать подробности.
— Он игрок. А игроки не чувствуют реальные финансовые потоки.
— Это главное, что повлияло на ваш выбор?
— Все по совокупности. Недавно он... потерял родителей. И это сделало его незащищенным и уязвимым. И наконец, сами родители. Его отец некогда занимал посты.
— Где?
— В Министерстве финансов, Государственном банке СССР и Внешторгбанке.
Курировал значимые зарубежные проекты.
— Да? И что это нам дает?
— Нереализованный сыновний долг и жажда общественного служения.
— Нынешние молодые люди алчны. А то, о чем вы говорите, — полный анахронизм.
— Тем не менее это так. Над его психологическим портретом работали блестящие умы.
— Я опасаюсь гениев. Они всегда непредсказуемы.
— Отнюдь. Нужно лишь создать каждому соответствующие условия. И эти моцарты будут сочинять ту музыку, какую хотим мы.
Губы человека за столом искривила усмешка. Но было не понять, чего в ней больше — брезгливости или превосходства.
Зал фешенебельного частного ресторана в охотничьем клубе был в этот час совершенно пуст. У окна за столиком расположились двое. Первый, Борис Михайлович Чернов, старший партнер процветающей брокерской конторы «Икар консалтинг». По одежде и манерам его можно было бы принять за аристократа, если бы не неистребимый налет цинизма и несколько вычурной роскоши во всем. Впрочем, это сглаживалось миной добродушия и вальяжности; мужчина был респектабелен и ухожен, взгляд темных глаз под жесткими кустиками бровей внимателен, доброжелателен и малую толику ленив. Чернов с видимым удовольствием пережевывал кушанье, запивал бордо из прозрачного бокала, промакивал толстые сальные губы салфеткой. Откинулся на стуле, взял с тарелочки принесенную официантом сигару, пока тот молчаливо забирал тарелки: у Чернова — почти пустую, у его спутника — совершенно нетронутую и оставил две толстостенные чашки дымящегося кофе. Тишина нарушалась только звяканьем приборов, словно в кабинете стоматолога. Наконец Чернов произнес:
— Сто миллионов долларов — хорошая сумма. — В голосе его, как и во взгляде, никаких эмоций: он просто констатировал факт. Добавил:
— Очень хорошая. — Губы его скривила саркастическая усмешка, притом глаза остались совершенно холодными.
Собеседник Чернова — маленький, седой — придвинулся к столу:
— Хватит подбирать крошки, Борис. Такой случай предоставляется не каждому.
И не во всякой жизни. Это большой кусок.
— Такие куски порой в глотке застревают. Их в одиночку не едят.
— Борис, этот шанс упускать неразумно.
— Откуда дровишки, Савин?
— Товарищ Мазаев, помнишь его?
— Смутно.
— Хапнул он десять лет назад вполне весомо, увел в офшор, сам свалил, теперь хочет вернуться на российский рынок.
— Жаба заела?
— Ну. Там — проценты, здесь — реальные навары. Барыши. Мой Никитка деньги взялся обернуть по-чистому, только... Ты же понимаешь, Никита Николаевич Борзов и сами прокрутить такую сумму желают.
— Он решил через биржу?
— Это не он решил, это я ему подсказал. — Визави засмеялся кашляющим шакальим смехом. — Нужно же и мне свою копеечку заработать.
— Ты хочешь один процент?
— Я не алчен. Лимончик свежей зеленью... Умному достаточно. Только сразу по поступлении денег на ваши счета. А тебе, Борис, — все козыри на руки. С соточкой можно играть по-крупному. Продавишь слегка рынок, сыграешь в два конца...
— Это очень рискованная игра.
— Но и прибыль будет сумасшедшая!
— Я не люблю безумств. Да и Никита Николаевич Борзов весьма расчетливый человек, — ответил Чернов, чуть помедлив.
— И — азартный. Сейчас люди за семь процентов от такой суммы упираются, как сутулые кони! Если ты предложишь ему восемнадцать, он поведется. А сам сделаешь сорок.