с некоторой вежливостью они сказали матери, что не могли не сжечь ценные бумаги феодальной ренты, имеющиеся у нас, и хотели также проверить, не прячутся ли у нас в доме эмигранты, в частности её братья. Мать приняла их очень мужественно, передала им ценные бумаги и заметила, что, хорошо зная своих братьев как людей честных, она была уверена, что они эмигрировали не для того, чтобы затем вернуться во Францию и прятаться в этом замке. Крестьяне убедились в справедливости подобного рассуждения, крепко выпили, поели, сожгли ценные бумаги посередине двора и удалились, не причинив никакого вреда, прокричав: «Да здравствует нация! Да здравствует гражданин Марбо!» Они также добавили, что просят мою мать написать отцу, что они его очень любят и что его семья находится среди них в полной безопасности.

Однако, несмотря на эти заверения, мама прекрасно понимала, что, будучи сестрой эмигрантов, она рискует навлечь на нас очень крупные неприятности, от которых её не спасло бы и положение супруги защитника отечества. Поэтому она решила немедленно уехать. Она объяснила мне, что принятие такого решения было вызвано ещё и глубоким убеждением, что революционная буря не может длиться больше нескольких месяцев. Между прочим, тогда так думали очень многие.

У моей бабушки было семь сыновей, и, согласно обычаям семьи де Вердаль, они все были военными и кавалерами ордена Святого Людовика. Один из них, бывший командир батальона в пехотном полку Пентьевра, выходя в отставку, женился на богатой вдове советника парламента Ренна. Мать решила отправиться к ней, но в это время моё тело внезапно покрылось очень болезненными фурункулами. Отправляться в путь с восьмилетним ребёнком в таком состоянии было невозможно! Мать не знала, что делать… Из этого затруднения ей помогла выйти очень уважаемая дама мадемуазель Монгальви, которая была ей беззаветно предана и память о которой мне очень дорога. В Тюренне у мадемуазель Монгальви был небольшой пансион, и она предложила матери взять меня к себе на несколько месяцев её отсутствия. Мать посоветовалась с отцом, и, после того как он дал на это согласие, я был отправлен в этот девичий пансион. Как, скажете вы, мальчик среди девочек? Да, представьте себе. Но не забывайте, что я был ребёнком очень ласковым, спокойным, послушным и мне было всего восемь лет.

Воспитанницами пансиона мадемуазель Монгальви ещё со времён, когда там училась моя мать, были молодые особы от 16 до 20 лет. Самым младшим было примерно 14 лет, и они были уже достаточно рассудительны, чтобы дать своё согласие на моё присутствие среди них.

Как только я появился в пансионате, всё женское общество выбежало навстречу мне и приветствовало меня такими восторженными, радостными криками и лаской, что я тут же понял, что не напрасно сюда приехал. К тому же я думал, что моё пребывание здесь будет недолгим, и даже внутренне сожалел, что проведу так мало времени среди этих добрых, юных барышень, которые давали мне всё, что могло мне доставить удовольствие, и даже спорили между собой, кому меня вести за руку.

В это время моя мать отправилась к моему дяде. События разворачивались с невероятной быстротой. Террор затопил кровью всю Францию. Гражданская война началась в Вандее и Бретани. Любые поездки по стране стали совершенно невозможны. Таким образом, моя мама, которая должна была пробыть в Ренне всего два или три месяца, осталась там на долгие годы. Отец по-прежнему сражался в Пиренеях, в Испании, где благодаря своим способностям и своей отваге он был произведён в дивизионные генералы. Таким образом, приехав в пансион на несколько месяцев, я остался там на четыре года, которые стали для меня годами радости и счастья, время от времени омрачаемыми только воспоминаниями о моих родителях. Но воспитательницы и воспитанницы пансиона Монгальви своим вниманием ко мне прогоняли каждый раз грустные мысли, которые меня время от времени охватывали.

Когда много позднее я прочёл историю Вер-Вера, жившего среди монахинь-визитандинок[9] в Невере, я воскликнул: «Но ведь именно так я жил в пансионате в Тюренне!» Как и его, воспитательницы и воспитанницы меня баловали превыше всех возможностей, которые можно себе вообразить. Мне стоило только пожелать, чтобы получить желаемое. Моё здоровье поправилось и стало отличным. У меня был свежий цвет лица, вызывающий желание меня поцеловать. В часы отдыха, которые мы проводили на обширных лужайках среди великолепного сада, виноградников и рощиц, юные девушки надевали на меня корону, покрывали меня гирляндами цветов, затем сажали на небольшие носилки, обсыпанные розами, и по очереди несли их, распевая песни. Иногда я играл с ними в догонялки, и у меня всегда было преимущество захватить кого-нибудь, но не быть пойманным самому. Они мне читали различные истории, пели песни, и каждая из них стремилась выдумать что-то новое.

Помню, как, узнав о страшной казни Людовика XVI, мадемуазель Монгальви попросила всех встать на колени и читать молитвы за упокой души несчастного короля. Недомыслие или несдержанность в словах любого из нас могли навлечь большие неприятности на мадемуазель Монгальви, и все воспитанницы это уже хорошо понимали. Я же сам почувствовал, что не надо об этом говорить. Всё, что было вне нашего дома, не должно было касаться нас.

Глава III

Мой отец принимает командование войсками в Тулузе. Он призывает меня к себе. — Встреча с конвоем аристократов. — Моя жизнь в Тулузе. — Меня отправляют в Соррез

В этом милом приюте я оставался до ноября 1793 года. Мне было одиннадцать с половиной лет, когда отец получил командование учебным лагерем, образованным в Тулузе. Он воспользовался несколькими днями отпуска, чтобы повидаться со мной и уладить все дела, которыми он не занимался уже многие годы. Он остановился в Тюренне у одного из своих друзей и тут же отправился в пансион. На нём была офицерская форма, на боку висела огромная сабля, волосы коротко подстрижены и не напудрены. Лицо украшали большие усы, и всё это очень отличалось от того костюма, в котором я привык его видеть, когда мы спокойно жили в нашем замке Ла Ривьер.

Я уже сказал, что, несмотря на свою мужественную фигуру и строгий вид, отец был очень добрым человеком, особенно по отношению к детям, которых он страстно любил. Как только он меня увидел, он шумно выразил свою радость и не переставал меня ласкать. Он провёл несколько дней в Тюренне, горячо поблагодарив милых дам Монгальви за почти материнскую заботу обо мне. Расспрашивая меня о моей