Ла Ривьер. Таким образом, с момента поступления отца на службу это состояние стало резко таять.

Хотя мы жили в самый разгар Террора, когда субординация в армии была не в чести, а хорошие манеры были, казалось, навсегда позабыты, мой отец сумел внушить большинству офицеров, которые посещали его, уважение к прежним обычаям. Исключительная вежливость царила в гостиных и за столом нашего дома. Среди офицеров, находившихся в лагере, мой отец располагал особыми симпатиями к двоим, которых он чаще, чем других, приглашал к нам. Одного звали Ожеро, он был главным аджюданом, то есть полковником штаба[11]. Другого звали Ланн. Последний был лейтенантом гренадерской роты в одном из батальонов волонтёров департамента Жер. Оба впоследствии стали маршалами Империи, и я был их адъютантом. Я расскажу о них подробнее, когда буду описывать, что происходило со мной в эти более поздние времена.

Ожеро, после того как он сбежал из заточения, вырвавшись из лап лиссабонской инквизиции[12], воевал в Вандее, где отличился своей смелостью и лёгкостью, с которой ему удавалось управлять войсками. Он был прекрасным тактиком. Этой науке он выучился в Пруссии в то время, когда служил, и довольно долго, в пешей гвардии Фридриха Великого. За это его часто называли Великий пруссак. У него была безупречная военная выправка, он всегда был с иголочки одет, подстрижен, его волосы были всегда напудрены. Он носил длинную косу, высокие сапоги с отворотами, всегда начищенные до блеска. При этом у него был абсолютно воинственный вид. Такая одежда и выправка были особенно заметны в те времена, когда французская армия не отличалась блеском и состояла почти исключительно из волонтёров, не привыкших носить красивую военную одежду и очень мало заботящихся о своём туалете. Однако никто не осмеливался посмеяться над Ожеро за его привычки или внешность. Всем было известно, что он прекрасный дуэлянт, забияка и очень смелый человек. Однажды он заставил сдаться даже знаменитого Сен-Жоржа, искуснейшего фехтовальщика Франции.

Я уже сказал, что Ожеро был прекрасным тактиком, поэтому отец поручил ему руководить обучением батальонов новобранцев, из которых состояла большая часть его дивизии. Эти батальоны приходили из Лимузена, Оверни, страны басков, Керси, Жера и Лангедока. Ожеро их очень хорошо подготовил. Занимаясь этим, он и не подозревал, что работает для своих будущих побед. Войска, которыми командовал тогда мой отец, впоследствии составили знаменитую дивизию Ожеро, совершившую блестящие подвиги в Восточных Пиренеях и в Италии. Ожеро практически каждый день бывал у моего отца. Отец отвечал ему крепкой дружбой, которая никогда не была никоим образом омрачена.

Что касается лейтенанта Ланна, то это был молодой гасконец, живой, остроумный, очень весёлый, без всякого воспитания и образования, но страстно желающий учиться. И это в те времена, когда почти никто не думал об учении всерьёз. Он стал очень хорошим инструктором и, так как был крайне тщеславен, всегда с невыразимым удовольствием получал похвалы, которые расточал ему отец просто потому, что он их вполне заслуживал. Из благодарности Ланн, насколько возможно, баловал детей своего генерала.

В одно прекрасное утро отец получил приказ снять Миральский лагерь и перевести свою дивизию в армию генерала Дюгомье, осаждавшую Тулон, которым совершенно случайно овладели англичане. Тогда-то отец и заявил мне, что пора покончить с пансионом молодых барышень, что я должен продолжать учиться, получить настоящее образование и что мне нужно заняться более серьёзными вещами и науками.

На следующий же день меня отправили в военный коллеж в Соррезе, где для меня, так же как и для моего брата, было уже приготовлено место. Мною овладели очень смешанные чувства… Не возвратиться больше к своим подругам, не увидеть больше пансиона Монгальви… Это казалось мне невозможным!

Дорога, по которой мы ехали, была полна войск и орудий, которые отец осматривал на параде в городе Кастельнодари. Это зрелище, которое ещё несколько дней назад восхитило бы меня, теперь не могло смягчить моё горе.

Мы остановились на ночлег в Кастельнодари, когда отец узнал об эвакуации англичан из Тулона 18 декабря 1793 года и сразу же получил приказ отправляться со своей дивизией в Восточные Пиренеи. Тогда он решил на следующий же день отвезти нас в Соррез, пробыть там несколько часов и как можно быстрее отправляться в Перпиньян. Выехав из Кастельнодари, отец приказал остановить наш экипаж перед замечательным деревом, под которым коннетабль де Монморанси был арестован войсками Людовика XIII после разгрома сторонников Гастона Орлеанского[13]. Отец обсуждал это событие со своими адъютантами, и мой брат, уже очень образованный молодой человек, принял участие в этом разговоре. Что касается меня, получившего ещё очень поверхностные знания об истории Франции, мне не было известно ни одной подробности этих событий. Я в первый раз слышал и о битве при Кастельнодари, и о Гастоне Орлеанском, и о его восстании, и о его пленении, и о казни коннетабля де Монморанси. Прекрасно понимая, что отец не обратился ко мне ни с одним вопросом, потому что убеждён, что я не смогу на него ответить, я был сильно унижен и огорчён. Для себя самого я сделал вывод, что отец был прав, решив отвезти меня в училище и заняться моим воспитанием. Мои сожаления сменились на твёрдое желание хорошо учиться и постараться много узнать. Тем не менее я чувствовал, как сердце моё сжимается при виде высоких и тёмных стен забора, за которым меня должны запереть…

Когда я вступил в стены этого заведения, мне было 11 лет и 4 месяца.

Глава IV

Соррез. — Дон Ферлюс. — Жизнь в Соррезе. — Обычаи уравниловки. — Первые испытания. — Визит одного из представителей народа

Пришло время дать вам небольшое историческое описание знаменитого коллежа в Соррезе в том виде, в каком оно было представлено мне доном[14] Абалем, бывшим заместителем директора. Мы часто встречались с ним в Париже уже во времена Империи.

Когда во времена Людовика XV было решено изгнать иезуитов из Франции, их защитники посчитали, что братья этого ордена единственные, кто может заниматься воспитанием молодёжи. Бенедиктинцы, отъявленные враги иезуитов, хотели доказать обратное, однако превращаться в педагогов самим им казалось излишним, хотя они всегда были очень сведущими и образованными людьми. И всё же они выбрали четыре своих монастыря, в которых были устроены учебные заведения. Среди них были Соррез и Понлевуа, где были собраны все члены Ордена, у кого обнаружилось больше всего стремления и таланта к преподавательской работе или занимавшиеся этим уже