Из-за того что когда-то ему пришлось на время прервать обучение в Грантеме, он оказался несколько старше своих соучеников, но он в любом случае стоял бы особняком среди университетских студентов, большинство из которых отличались беспечностью и леностью. Известен лишь один студент, с которым он завязал дружбу: Джон Уикинс из того же Тринити-колледжа. Тот поддерживал не самые лучшие отношения с юношей, делившим с ним комнату. По словам его сына, Уикинс «однажды удалился в Аллеи, где обнаружил Ньютона, одинокого и всеми оставленного. Разговорившись, они выяснили, что причины их ухода одинаковы, и решили избавиться от своих распутных компаньонов и поселиться вместе». Эта запись рисует нам двух одиноких молодых людей, уставших от своего окружения и при этом жаждущих спутника. Уикинс и Ньютон дружили на протяжении двадцати лет, и почти все это время Уикинс служил его помощником и секретарем, пишущим под диктовку. Впрочем, об их отношениях ничего не известно, кроме этого рассказа об их встрече и краткого письма, которое Ньютон напишет своему другу много лет спустя. Письмо касается раздачи Библии; оно завершается словами: «Рад слышать, что ты в добром здравии, и надеюсь, что так продолжится и впредь. Засим остаюсь…» Позже сын Уикинса записал несколько историй о жизни Ньютона в колледже, но в них уже не нашлось чувств, которые питали друг к другу эти два молодых человека. В свой первый полный университетский год Ньютон набросал очередной список собственных грехов. Среди дурных деяний, которые он явно совершил уже после прибытия в Кембридж, значатся «жизнь, ведущаяся противно моей вере», «преклонение сердца к деньгам и изучение удовольствий, а не Тебя». Покаянное упоминание «денег», возможно, связано с тем, что в колледже молодой Ньютон подвизался в качестве ростовщика, пусть и на «неполном рабочем дне». Он ссужал деньги соученикам-сайзерам и «пансионерам», своекоштным студентам, обладавшим в колледже более высоким статусом. Он тщательно записывал все суммы и отмечал их возврат крестиком. Такая ссудная деятельность не считалась чем-то необычным во всех слоях общества, однако это занятие все же рассматривали как довольно-таки позорное. Среди свода правил для студентов и преподавателей имелось и такое: «Никогда не ссужай ничего никому из членов и не заимствуй у них». Так что едва ли Ньютон-студент мог приобрести в колледже всеобщую любовь. Впрочем, вряд ли он за ней и гнался. Его племянница позже вспоминала, как он утверждал, что «в молодости был первым в университете, и, если ему давали право первого хода при игре в шашки, он непременно побеждал».

Для различных своих занятий Ньютон завел различные тетради, и вскоре стало очевидно, что в науке он намерен двигаться вперед самостоятельно. Он оставил несколько чистых страниц, где вскоре начал раздел под названием Quaestiones quaedam Philosophicae.[9]Для этих философских вопросов он использовал новый почерк, скорее прямой, чем курсивный: изящнее, чем тот, которому обучился в Грантеме. А еще таким образом он словно бы обозначал себя как ученого, как молодого человека, всецело посвятившего себя постижению наук. Он выставил заголовки: от «Воздуха» и «Метеоров» до «Движения», «Вакуума» и «Отражения». Всего же этих разделов, которые он предполагал освоить, набралось около семидесяти двух: он явно стремился объять всю натуральную философию, на меньшее Ньютон не соглашался. В этих юношеских перечнях он проявляет и свою страсть к систематизации знания, и желание объединить все аспекты обучения в единую сферу. Большинство этих заметок представляют собой выписки из книг, которые он тогда читал, однако здесь же он описывает идеи возможных экспериментов, например: «Установить, влияют ли теплота и холод на вес тел».

Его живой ум и жажда знаний ясно проступают в этих «Вопросах», куда он заносит извлечения из Галилея и Роберта Бойля, Томаса Гоббса и Джозефа Гленвилла, Кенелма Дигби и Генри Мора.[10]Надо заметить, что Генри Мору к тому же посчастливилось родиться в Грантеме, и он в свое время обучал брата того самого аптекаря, у которого Ньютон жил в школьные годы. Позже два выдающихся уроженца Линкольншира встретились. Нет никакого сомнения, что Ньютон читал работы Мора с интересом. Мор принадлежал к «кембриджским платоникам» – небольшой группе ученых и поэтов, пытавшихся скрестить современные им научные методы с философией души – по сути, неоплатоновского толка.

По прошествии более чем тридцати лет сам Ньютон в одном из писем, вспоминая о своих первых университетских годах, сообщал, что прочел «Шоотеновы Начала и Геометрию Картезия», а также «труды Уоллиса».[11]Иными словами, его внимание поглощали арифметика и геометрия. La Geometrie Декарта, вероятно, широко известна и сейчас, а два других «труда» – это, по всей видимости, Arithmetica Infinitorum[12]Уоллиса и краткий компендиум, содержавший выдержки из Exercitationum Mathematicarum[13]и Geometria ван Шоотена. Ньютон выдвигался на передний край математических исследований.

Абрахам де Муавр, позже ставший одним из его учеников, как-то расспрашивал его про эти годы и услышал более любопытный рассказ: в 1663 году Ньютон, «будучи на ярмарке в Сторбридже, приобрел там книгу по астрологии, дабы уяснить себе, что в ней содержится. Он читал ее, пока не набрел на некоторую небесную фигуру, которую не мог понять, ибо для этого следовало предварительно познакомиться с тригонометрией… Посему он запасся Евклидом, дабы освоить начала тригонометрии. Прочитав лишь заглавия теорем, он счел их столь легкими для понимания, что решил: всякий сумеет, сугубо для развлечения, вывести их доказательства». Тому же ученику он рассказывал, что изучал Декартову «Геометрию» порциями, за один раз прочитывая по десять страниц и затем снова к ним возвращаясь, чтобы проверить, хорошо ли он их усвоил.

Это описание вполне отражает его характер. Он шел вперед методично, продвигаясь от простого к сложному, однако был способен и на внезапные прозрения, благодаря которым мог, к примеру, с первого взгляда заключить, что Евклид для него «легок». В дальнейшем один из его учеников написал, что Ньютон «порою способен был увидеть нечто благодаря едва ли не одной лишь интуиции, даже без всякой аргументации». Кроме того, он обучал себя и сам, как должен делать всякий гений, и не очень-то слушался наставлений своих менторов. В первый же год в университете он впитал в себя все математическое знание, до какого мог дотянуться, и готов был идти дальше. И конечно же он был настолько уверен в собственных силах, чтобы начертать на полях Декарта: «Error – error non est Geom».[14]Он достиг вершины, с которой мог озирать неведомые земли. В ближайшие тридцать лет он глубоко погрузится в математические исследования, лишь иногда делая перерывы. Пожалуй, Исаак Барроу, старший математик колледжа, пытавшийся обучать Ньютона, мог бы заключить, что такое обучение – неблагодарная работа. Впервые они встретились, когда Ньютон держал экзамен на стипендию; Барроу спрашивал его о Евклиде. Ответы Ньютона не сочли удовлетворительными, однако он всё же стал получать стипендию – вероятно, вследствие тайного давления со стороны его наставника Хамфри Бабингтона. Итак, он получал деньги от колледжа, и ему открылся путь к получению диплома с последующим включением выпускника в совет колледжа. Похоже, Барроу предпочел не спрашивать Ньютона об изучении Декарта, а если бы спросил, то мог бы получить некоторое представление о том, насколько далеко продвинулся этот молодой человек.