Она взглянула в сторону «типа», точно молнией полыхнула, и исчезла с долгожданным пакетом.

— Проходи же, — сказал Кинг. — По-моему, ты уже поняла, что тут некого бояться, кроме меня. А я сегодня настроен миролюбиво…

Мышка прошла в большую светлую комнату — и остановилась.

Из огромного катушечного магнитофона лилась такая красивая музыка, что она невольно задохнулась, потрясенная тем, как мог кто-то, совершенно незнакомый ей, так точно выразить ее, Мышкину, боль, ее надежду, ее душу…

— Что это?

— «Лестница на небеса», — объяснил Кинг. — Нравится? Она даже не знала, как это сказать. Слово «нравится» тут было бы слишком маленьким. Она просто опустилась на пол напротив магнитофона и смотрела на него, точно пыталась увидеть эти звуки наяву, впустить в себя и оставить там навечно.

Наверное, это все-таки невежливо, подумала она, не отвечать на вопрос… И обернулась, все еще пытаясь найти слово, более подходящее тому, что творилось сейчас у нее в душе.

Никаких слов и не надо, мгновенно сообразила она. Он и так все понял… Она слегка улыбнулась, он же остался серьезным и смотрел на нее внимательно, немного удивленно и нежно…

Впрочем, она догадалась, что ему хватило и этой слабенькой улыбки.

* * *

Она не сразу поняла, что в комнате они не одни. И невольно вздрогнула, услышав за спиной голос:

— Это «Цеппелины»…

Обернувшись, она увидела, что в углу сидит парень с такими же длинными волосами, только на носу у него торчали круглые очки. Такие же носила Мышкина бабушка.

— Вам же этот тип не удосужился объяснить, кто поет, — объяснил этот парень и добавил: — Он считает, что люди должны до всего доходить сами. Например, даже нас не познакомил. Меня зовут Майк.

— А я Мышка, — сказала она. — Вы тоже здесь живете?

— Изредка. На самом деле я живу со своими предками… Но когда мне становится невыносимо тяжко объяснять им сложные побудительные мотивы моих поступков, я предпочитаю прятаться здесь… Добро пожаловать на нашу «площадь Дам», Мышка.

Сказав это, он снова уткнулся в книгу.

Мышке стало неудобно сидеть на полу, и мелодия сменилась другой. Она поднялась и сделала это вовремя.

— Кофе наконец-то готов, — сообщила Ирина. — Конечно, я могла бы варить его часа три-четыре, в отместку, но так уж и быть…

Мышке казалось, что она попала в другое измерение или вообще спит, — ей даже захотелось ущипнуть себя, но она так боялась проснуться, что не стала этого делать. Если в твоем сне так тепло, уютно и хорошо, зачем просыпаться раньше времени?

Все равно никуда не деться от завтрашнего дня, никуда не спрятаться от неизбежного…

Она чувствовала себя тут хорошо. То, о чем они разговаривали, было ей не совсем понятно — то и дело вспыхивали в их разговоре незнакомые ей слова, она жадно впитывала их, стараясь запомнить, чтобы потом узнать, что они значат. Ей нравилась Ирина. Она подумала, что Ирина эта безумно красива и совсем не похожа на «школьных красавиц», потому что ее красота такая нежная и естественная, и какая жалость, что Мышке не дана такая же красота… Ей нравился немногословный, насмешливый Майк. Но больше всех все-таки нравился… Впрочем, это слово не подходило ему так же, как «Лестнице на небеса».

Оно невольно умаляло его, ставило в один ряд с этими, пусть милыми и симпатичными, людьми. А он был больше. Он просто не помещался в это слово, и надо было подобрать другое, а пока Мышка просто смотрела на него, пытаясь определить, какого цвета его глаза. Серые? Зеленые? Или — серо-зеленые? И что такое странное живет в этих глазах, без чего Мышке теперь будет трудно обойтись?

Он тоже смотрел на нее, и хотя участвовал в разговоре, Мышке казалось, что на самом деле он молчит — вместе с ней, или просто они так разговаривают, пока еще не научившись понимать друг друга без слов, но уже делая первые попытки.

За окном начинало темнеть. Сон кончался. «Если я задержусь, — подумала Мышка, — родители начнут сходить с ума…»

Она нехотя поднялась.

— Мне пора…

Мышка не надеялась, что это когда-нибудь повторится. Кинг тоже поднялся.

— Я тебя провожу…

— Не надо.

Он не слушал ее.

Она снова надела ненавистное пальто — и ее крылья сложились тоскливо, становясь грузом почти непосильным. Какое-то время они шли по улице молча.

— Если тебе будет плохо, ты знаешь теперь, куда можно прийти, — сказал он, дотрагиваясь до ее руки.

Они уже стояли возле ее дома.

— Спасибо, — сказала Мышка и вдруг, сама удивившись собственной дерзости, поднялась на цыпочки и легко поцеловала его в краешек губ.

Потом быстро повернулась и вбежала в подъезд. Ее щеки отчаянно горели, и сердце стучало так, что, казалось, этот оглушительный стук слышат сейчас все соседи — и он тоже слышит, там, внизу…

«Боже, что я наделала? — подумала она, открывая дверь в свою квартиру. — Теперь я не смогу прийти на „площадь Дам“… Я никогда теперь больше его не увижу!»

И где-то, очень далеко, встревоженно гудел поезд, как будто предупреждая ее о чем-то, от чего Мышке уже было не спастись!

* * *

Открыв дверь, Мышка на минуту замерла, закрыв глаза и затаив дыхание. Ей казалось, что сейчас она стоит на границе Двух миров, и нельзя нарушать волшебство неловким движением… Пока она сдерживает свое дыхание — она может еще расслышать его…

И почему-то ей это было очень важно. Она и сама не могла Дать ответа, зачем, зачем — чужой вздох где-то там, далеко, но… надо было закрыть дверь, вернувшись в реальность… Все слова и доводы тем не менее действовали слабо — разум оказывался слабее чувств. Ей просто хотелось еще немного, совсем чуть-чуть, побыть рядом… «Я же не приду туда снова, — убеждала она саму себя. — И никогда его больше не увижу. Ни-ког-да…»

Стало так больно и обидно, что даже дышать не хотелось. Лучше исчезнуть, раствориться немедленно и исчезнуть.

Она оглянулась в проем двери, в пустоту подъезда — и закрыла дверь.

Теперь ее окружала привычная атмосфера — мамин голос, где-то еще далеко, и все же… «Да что ты, неужели?» — говорила она по телефону с наигранным удивлением, и Мышка подумала: ей же совсем не интересно, зачем же тогда?..

Потом она снова подумала о нем, и ей показалось, что все это похоже на ее очередную фантазию, — может быть, она все это просто придумала, как когда-то в далеком детстве придумывала самой себе подруг и друзей, окружая себя фантомами? Может быть, это просто сон?

— Впрочем, это не важно, — пробормотала она тихо. — Не важно…

Она убрала со лба непослушную челку, спадающую на глаза, как у Дженнис Джоплин, и снова замерла, невольно поймав себя на том, что каждое ее движение нарушает теперешнее состояние — полета ли, парения где-то очень высоко и далеко от земли… Как будто она не просто челку убирает со лба — а мысли о нем.