Все это лирика, а вот валить отсюда надо как можно скорее и кончать эту гниду — тоже. Он один видел меня и может все рассказать тем, кто его найдет. Я надеялся, что его громкий крик потонул в том гвалте, что творится на стоянке с остатками каравана. А мне надо действовать.

Прислушался, не идет ли кто в нашем направлении. Ну не разведчик я и определять по шорохам ночного леса передвижение по нему людей не умел ни раньше, ни теперь. Да и шум, доносившийся со стоянки, заглушал все остальное, гулянка была в полном разгаре, крики и стоны жертв пробирали до костей. Сбросив оцепенение, я двинулся к вещам, мило предоставленным моим воздыхателем, который в данный момент выл себе в сторонке.

Присев рядом с вещами, задумался…

Куда я попал — непонятно. Обмозговывать это времени особо не было: выплеск адреналина, шок от всего происходящего, по сути, первое убийство собственными руками не оставили места лишним мыслям. Стоящая перед глазами картина вертела над костром мгновенно подняла волосы дыбом. Ладно, хватит мандражировать, пора уносить ноги. А в ночном лесу это делать — еще то удовольствие. Я никогда ранее не шлялся по ночным лесам без фонарика или факела, да и с ними тоже. Но надо уйти отсюда в любую сторону, и желательно подальше.

Итак, что мы имеем?

Малец метр с кепкой, худенький, щуплый, одет в какой-то мешок с дыркой для головы и с длинными рукавами, материал на ощупь — простая мешковина. Штаны широкие (наверное, шили на вырост) с веревочкой вместо ремня, ноги босые.

Что мы имеем от нашего сердечного друга?

Кожаная безрукавка, выделка неплохая, штаны тоже кожаные, но поплотнее будут, погрубее, рубашка типа испанка… воняет, правда, от нее. Потер пальцами: ну не текстильщик я, но вроде типа шелка или качественного хлопка, а откуда он здесь? Из нижнего белья — панталоны, смешные, на завязках: была бы другая ситуация — поугорал бы. Ремень классный, широкий, с массивной бляшкой, с какими-то небольшими кармашками и отделами, и в них что-то лежит. Так, дальше; отдельно лежит то ли рюкзак, то ли заплечный мешок. Я попробовал его приподнять — ну так, тяжеленький, копаться в нем ни времени, ни желания нет. Позже. Из оружия топорик вроде томагавка, чуть больше домашних кухонных топориков, и даже не один, а два: видимо, они за пояс затыкались. Пустые ножны от тесака, коим мне чуть голову не отпилили.

Так, а это что? Какие-то веревочки, ремешочки…

Подтянул к себе.

Ого! Перевязь метательных ножей, коих там аж четыре штучки.

Ну, пока неплохо.

Да, а где же мои обожаемые сапоги, я ведь обещал расцеловать и облизать их, родненькие… Вскочив на ноги, бросился в сторону подвываний и стенаний. Но остановился как вкопанный.

А ведь надо добить, и сделать это обязательно. Смогу ли я хладнокровно его прирезать? Я прежний — смог бы, и легко, а теперь?

Но доносившиеся со стоянки крики боли и отчаяния придали решительности, и наступило злое спокойствие.

Да он такая же скотина, как и они. Что бы он со мной сделал? Меня передернуло.

Подобрав сапоги, нежно их погладил, каждый поцеловал, засунул руку в голенище левого сапога… ага, тут и брат-близнец моего спасителя. Вернулся к вещам.

Надо на что-то решаться, слишком много времени прошло.

Несмело поднял топорик.

Тяжеленький, ну, может, с килограмм, даже меньше. Махать им мне неудобно, а дело делать надо. Нерешительно, маленькими шажками, поплелся к месту преступления.

Жертва собственной педофилии лежала на правом боку, поджав к животу колени и обхватив их руками. Он тихонько выл на одной ноте, и даже при таком освещении видно было, что его колотит. Страх сковал меня, я остановился и боялся пошевелиться.

Может, пусть сам загнется? Да, а утром орать начнет, его найдут, а потом и тебя. Сейчас пожалеешь его, потом тебя жалеть не будет никто, съедят, и не подавятся. Ну же, давай, это как с парашютом прыгать, главное — сделать первый шаг.

Вдруг со стоянки каравана раздался очень громкий женский крик и следом за ним — раскаты смеха нескольких луженых глоток.

Уроды… Я стоял спокойный как удав. Только ярость бурлила внутри меня, как вулкан, грозясь разорвать. Взявшись поудобнее за топорище двумя руками, я аккуратно приблизился к цели.

Бить надо по шее, резко и главное точно, иначе крик — а он тогда точно будет — могут и услышать.

Встав сзади несчастного, в шаге от его головы, глубоко вздохнул, примерился, почти касаясь лезвием топора шеи.

«Сейчас или никогда».

Поднял топор. Напрягся — и резко, со всей силы, опустил. Раздался противный чавкающий звук, бедолага захрипел, задергался… я выпустил топорище и отпрыгнул назад.

Руки тряслись, ноги не держали, и я опустился на землю. Агония длилась долго. Несчастный хрипел, дергался, выгибался то в одну, то в другую сторону.

Видно, перебил ему трахею, иначе вся округа поднялась бы от его диких криков. Точно за сегодняшнюю ночь поседею. Добить бы его, но уже не смогу. Надо оставлять все как есть и уходить, или будет поздно.

Поднявшись на ноги, побрел за вещами. Ну, посмотрим, подойдет ли мне это барахло. Скинув мешковину, ощупал себя, заново знакомясь.

Так, малец совсем, кожа да кости, лет мальцу от силы двенадцать-четырнадцать. Кто его знает, чем он питался все это время… пока я в нем не поселился.

Ладно, приступим к обновкам, то есть обноскам.

Рубашка мне понравилась, постирать бы ее только, панталоны, как и рубашка, выглядели парусами. Но ремень подошел идеально, прижал хорошо и рубашку, и штаны; сверху жилетка — ну испанец вылитый!

Рассветет — налюбуюсь, если жив останусь. Сапоги оказались чуть больше по размеру, носков нет, портянок тоже.

Погоди, двадцать пять лет в армии и портянки не сделаю?! Момент…

Взяв снятые штаны, примерил по ноге, достал засапожничек. Чик-чик — в руках остались одна штанина и две неровных тряпки. Попробуем их в качестве портянок, лишь бы ноги не стереть. Мастерски намотав портянку, сунул левую ногу в сапог.

Недурно. Как влитая, и удобно. Проделал подобные манипуляции со второй ногой. Отлично, не все так плохо, как кажется!

Теперь оружие. Топорик за пояс, ножик в сапог; а ничего, удобно. Перевязь сейчас не осилю, в мешок надо убрать. А я его подниму? Ладно, попробую. Пустые ножны… Выкинуть их, что ли? Да пояс снимать не хочется. Пойду, наверное, заберу.

Пойду!.. Да тут идти-то — три метра, вон и жертва, похоже, затихла, точно окочурился.

Жмурик не дышал, не шевелился, в общем, не подавал никаких признаков жизни.

— Ну, поздравляю тебя с «первым», счет открыт! — подбодрил я сам себя.

Жутковато, и подходить страшно, а вдруг тут трупы оживают?

Так, не накручивать себя… такое воображение до добра не доведет.