– Я думала, что хотя бы сегодня ты наколешь дров.

Неста разглядывала свои длинные чистенькие ноготки.

– Ненавижу колоть дрова. От них у меня занозы.

Ох уж этот презрительный взгляд из-под темных ресниц! Неста больше, чем мы с Элайной, походила на покойную мать.

– И потом, – кривя губки, продолжала она, – у тебя это получается вдвое быстрее. И твои руки лучше приспособлены к такой работе. Они успели огрубеть.

Я стиснула зубы. Меньше всего сейчас хотелось затевать ссору, но в душе у меня все бурлило.

– Завтра изволь встать с зарею и наколоть дров, – сказала я, расстегивая верхнюю пуговицу охотничьего костюма, – иначе всех нас ждет холодный завтрак.

– И не подумаю! – хмуря брови, бросила мне Неста.

Но я уже двинулась во вторую комнатку, которую делила с сестрами. Элайна шепотом попыталась урезонить Несту, получив очередную порцию ее яда.

– Достань разделочные ножи, – сказала я отцу, не утруждая себя учтивыми речами. – Я сейчас переоденусь и приду.

Не дожидаясь ответа, я вошла в комнату и плотно закрыла дверь.

В «девичьей» помещались лишь ветхий комод и громадная кровать из крепкой древесины, на которой мы спали втроем. Кровать была единственной вещью, напоминавшей о нашем исчезнувшем благосостоянии. Отец преподнес ее нашей матери в подарок на свадьбу. На этой кровати родились все мы, на ней же умерла мать. У меня рука не поднялась что-нибудь нарисовать на поверхности кровати.

Верхнюю одежду я запихнула в нижний скрипучий ящик комода. Вокруг бронзовой ручки ящика Элайны я в свое время нарисовала розы и фиалки. Ящик Несты украшали языки пламени. На своем я изобразила ночное небо с россыпями желтых звезд. Белой краски у меня не было, а так хотелось сделать нашу мрачную комнату чуточку веселее. Сестры молча приняли мои художества. Сама не знаю, почему я ждала их отклика?

Больше всего мне сейчас хотелось повалиться на кровать и уснуть. Но кто тогда приготовит ужин? Постанывая от усталости, я переоделась и покинула комнату.

* * *

Сегодня мы ужинали жареной олениной. Я не возражала, когда каждый из нас положил себе добавки, но потом спохватилась и сказала, что мясо нужно растянуть на несколько дней. Завтра я полностью разделаю тушу. Как я уже говорила, половина мяса пойдет нам на ближайшие дни, а остальное я высушу. Потом займусь выделкой шкур, прежде чем нести их на рынок. Я знала нескольких торговцев, которые охотно купят у меня шкуры, но вряд ли заплатят за них настоящие деньги. И все равно это лучше, чем ничего. Возможно, в крупном городе мне дали бы больше, однако туда еще надо добраться. Вот такой расклад.

Я дочиста облизала вилку, наслаждаясь остатками оленьего жира, застрявшего между кривых, щербатых зубьев. Порою я о них обдирала язык. Мы довольствовались тем, что отец сумел взять в комнате слуг, пока заимодавцы и судейские рыскали по нашему особняку, описывая имущество. Среди наших ложек и вилок не найдешь двух одинаковых, но уж лучше такие, чем есть мясо руками. Столовые приборы из материнского приданого мы давным-давно продали.

Я хорошо помнила мать. С нами она держалась холодно и величественно, словно королева. С гостями, которые бывали в нашем особняке чуть ли не ежедневно, была веселой и остроумной. Перед отцом могла ходить на задних лапках. Это был единственный человек, которого она любила и уважала. Помимо отца, мать самозабвенно любила празднества. На них она тратила все время. Мне от ее внимания доставались лишь жалкие крохи. Мать благосклонно взирала на мое увлечение рисованием, однако не делала попыток всерьез учить меня живописи. Да и всему остальному тоже. Вероятно, думала, что моя тяга к искусству в дальнейшем поможет мне удачно выйти замуж. Доживи она до нашего краха, нищета подкосила бы ее сильнее, чем отца. Быть может, судьба смилостивилась над ней, забрав из этого мира.

И как бы жестоко это ни звучало, в нашем нынешнем положении мать стала бы лишним ртом.

Из осязаемых вещей, связанных с нею, осталась кровать. Из неосязаемых – клятва, которую я принесла, когда она умирала.

Всякий раз, когда я смотрела на горизонт; всякий раз, когда мне хотелось идти и идти, не оглядываясь, я слышала обещание, данное матери одиннадцать лет назад. «Обещай мне, что вы будете держаться вместе и что ты позаботишься о них». Я пообещала, даже не спросив, почему она попросила об этом меня, а не отца и старших дочерей. Увы, я тогда была слишком мала для подобных вопросов. Я не просто пообещала. Поклялась. А в нашем жалком мире смертных людей обещание – это все. Сам мир держался на обещании, которое пятьсот лет назад дали людям верховные правители народа фэ. В мире, где мы давно позабыли имена своих богов, обещание было законом, деньгами, связующей силой.

Иногда я ненавидела мать за то, что она взяла с меня столь тяжелое обещание. Возможно, мозг ее был затуманен лихорадкой и она сама не понимала, чего требует. Или наоборот, близящаяся смерть показала ей истинную природу ее мужа и старших дочерей.

Я положила дочиста облизанную вилку и вытянула усталые ноги. В очаге догорали последние поленья. Зато болтовня моих сестер после сытного ужина вспыхнула с новой силой. Как всегда, Неста упрекала односельчан за отсутствие хороших манер и неумение говорить учтивые слова. Потом им досталось за дурной вкус по части тканей. Странствующие торговцы сбывали им разную дрянь, а эти простаки и особенно простушки верили, будто покупают тончайший шелк и шифон. С тех пор как мы обеднели, прежние друзья отца и подруги моих сестер забыли о нашем существовании. И теперь сестры вели себя так, словно вынуждены довольствоваться второсортным обществом местных крестьянских парней.

Я глотала горячую воду из кружки – денег на чай у нас не было – и вполуха прислушивалась к словам Несты.

– И тогда я ему сказала: «Любезный сударь! Учитывая безразличие, с каким ты высказываешь свою просьбу, я ее, естественно, отклоню!» Знаешь, что́ мне на это ответил Тимас?

Неста обращалась к Элайне, внимавшей с раскрытым ртом. Отец, как всегда погруженный в туман воспоминаний, не прислушивался, а лишь благосклонно улыбался своей любимой Элайне. Единственной из дочерей, которая удостаивала его разговорами.

– Не о Тимасе ли Мандрэ речь? – перебила я Несту. – Помнится, он – средний сын здешнего дровосека.

Серо-голубые глаза Несты сощурились.

– О нем, – коротко ответила она и вновь повернулась к Элайне.

– И чего же он хочет? – спросила я и поглядела на отца.

Ни малейших признаков тревоги. Казалось, он вообще не прислушивается к болтовне дочерей.

– Он хочет жениться на Несте, – мечтательно произнесла Элайна.

Я удивленно заморгала, а Неста вскинула голову. Знакомое движение. Так вели себя хищники. Быть может, стальная твердость и неуступчивость ее характера обеспечили бы нам лучшие условия жизни? При ее хватке мы, пожалуй, даже смогли бы снова разбогатеть. Но Неста продолжала оплакивать наше былое положение в обществе, а его – плачь не плачь – уже не вернешь.