Обед в доме по адресу «дом 9, улица Кингфишер-Медоуз, Лужок Черного Лебедя, графство Вустершир» состоял из хрустящих-блинчиков-с-ветчиной-и-сыром марки «Финдус», жареной рифленой картошки и брюссельской капусты. Брюссельская капуста на вкус как свежая блевотина, но мама сказала, что я должен съесть пять штук, а то не видать мне карамельного пудинга «Ангельский восторг». Мама говорит, что не потерпит подросткового бунта за обеденным столом. Еще перед Рождеством я спросил, какое отношение к подростковому бунту имеет то, что я не люблю брюссельскую капусту. Мама велела мне перестать строить из себя «умника-отличника». Мне бы заткнуться, но я обратил ее внимание на то, что папа никогда не заставляет ее есть дыню (которую она ненавидит), а она не заставляет папу есть чеснок (который ненавидит он). Она взбесилась и отправила меня в мою комнату. А когда папа пришел с работы, то еще и прочитал мне лекцию про наглость.

И карманных денег я в ту неделю тоже не получил.

В общем, в этот раз за обедом я порезал свою брюссельскую капусту на мелкие кусочки и наплюхал сверху побольше кетчупа.

– Папа?

– Да, Джейсон?

– Если человек утонет, что случится с его телом?

Джулия закатила глаза, как Иисус на кресте.

– Мрачноватая тема для обеденного стола, ты не находишь? – Папа прожевал положенный в рот кусок хрустящего блинчика. – А почему ты спрашиваешь?

Про замерзший пруд лучше было не упоминать.

– Ну, в этой книжке, «Полярные приключения», там два брата, Хэл и Роджер Ханты, и за ними бегает нехороший человек по имени Кэггс, и он проваливается в…

Папа жестом остановил меня:

– Ну, я так думаю, что Кэггса съели рыбы. Обглодали дочиста.

– А что, в Арктике есть пираньи?

– Любые рыбы съедят что угодно, лишь бы достаточно мягкое. Но имей в виду, если бы он свалился в Темзу, его тело вскоре выбросило бы на берег. Темза всегда отдает своих мертвых, это точно.

Мой обходной маневр был завершен.

– А если он, например, провалится через лед в озеро? Что с ним тогда будет? Может, он так и останется… замороженным?

– Ма-а-ама! – пропищала Джулия. – Тварь нарочно изгаляется, когда мы едим.

Мама свернула салфетку трубочкой:

– Майкл, к Лоренцо Хассингтри завезли новую кафельную плитку.

(Моя сестра, жертва аборта, победоносно ухмыльнулась мне в лицо.)

– Майкл?

– Да, Хелена?

– Я подумала, что, может быть, у нас получится заглянуть в салон к Лоренцо Хассингтри по дороге в Вустер. У него новые плитки. Просто исключительные.

– Без сомнения, Лоренцо Хассингтри заломит за них исключительную цену, из соображений гармонии.

– Нам все равно платить за работу, так почему бы не сделать все как следует? Мне уже стыдно перед людьми за нашу кухню.

– Хелена, с какой стати…

Джулия иногда раньше папы и мамы успевает учуять их ссору.

– Можно выйти из-за стола?

– Милая, у нас карамельный пудинг на десерт. «Ангельский восторг»! – Кажется, мама по-настоящему обиделась.

– Да-да, просто объеденье, но можно я съем свою порцию вечером? Меня ждут Роберт Пиль и просвещенные виги. И вообще, Тварь мне весь аппетит отбил.

– Аппетит тебе отбили шоколадные конфеты, которые вы с Кейт Элфрик жрете коробками, – парировал я.

– А куда, интересно, девался шоколадный апельсин? А, Тварь?

– Джулия! – Мама вздохнула. – Пожалуйста, не называй так Джейсона. В конце концов, у тебя только один брат.

– На одного больше, чем нужно, – заявила Джулия и встала.

Тут папа что-то вспомнил:

– Кто из вас заходил ко мне в кабинет?

– Только не я, папа! – Джулия зависла в дверях, почуяв кровь. – Должно быть, это мой честный, милый, послушный младший братик.

Откуда он знает?

– Я задал простой вопрос.

Значит, у него есть улики. Единственный известный мне взрослый, который пытается блефовать в разговорах с детьми, – это мистер Никсон, наш директор школы.

Карандаш! Когда Дин позвонил в дверь, я, наверно, оставил карандаш в точилке. Чертов Дурень.

– У тебя телефон звонил и никак не останавливался, минут пять, честно, так что я…

– Каково правило относительно моего кабинета? – Мой рассказ папе явно был неинтересен.

– Но я подумал, это может быть что-то важное, поэтому я взял трубку и стал… – Вешатель перехватил слово «слушать», – и там кто-то был, но…

Отец жестом скомандовал «СТОП!»:

– Я, кажется, задал простой вопрос.

– Да, но…

– Какой вопрос я тебе задал?

– «Каково правило относительно моего кабинета?»

– Верно.

Папа иногда похож на ножницы. Щелк, щелк, щелк.

– Так почему ты не отвечаешь на мой вопрос?

Тут Джулия сделала странный ход:

– Вот забавно.

– Я не вижу, чтобы кто-нибудь смеялся.

– Нет, папа, я про то, что на второй день Рождества, когда вы повезли Тварь в Вустер, у тебя в кабинете вдруг зазвонил телефон. Честно, он звонил сто лет. Я не могла заниматься. И чем больше я себе говорила, что это вовсе не скорая помощь и не полиция, тем больше уверялась, что это они и есть. В конце концов я чуть с ума не сошла. У меня не было выбора. Я сказала «алло», но на том конце не ответили. Так что я повесила трубку – вдруг это маньяк.

Папа затих, но гнев у него еще не прошел.

– Вот, со мной было то же самое, – рискнул я. – Но я не сразу повесил трубку, потому что думал, может, они меня не слышат. Джулия, у тебя там в трубке ребенок не плакал?

– Так, слушайте меня, вы двое. Нечего строить из себя частных сыщиков. Если какой-то шутник обрывает нам телефон, я не хочу, чтобы кто-либо из вас отвечал. Что бы ни случилось. Если эти звонки повторятся, просто выдерните аппарат из розетки. Ясно?

Мама все это время сидела молча. Что-то тут очень не так.

– ВЫ МЕНЯ СЛЫШАЛИ?

Папины слова были как кирпич, брошенный в окно. Мы с Джулией подскочили.

– Да, папа.

Мама, папа и я съели «Ангельский восторг» в полном молчании. Я не осмеливался даже глаза поднять на родителей. Я не мог попроситься из-за стола, потому что Джулия уже пошла с этой карты. Понятно, почему я оказался в немилости, но почему родители друг с другом не разговаривают? Проглотив последнюю ложку «Ангельского восторга», папа сказал:

– Очень вкусно, Хелена, спасибо. Мы с Джейсоном вымоем посуду – да, Джейсон?