Я обиженно отстал от них. Замечание я полагал несправедливостью, демонстрацией несомненного превосходства взрослого над ребенком. Я вовсе не хотел дерзить, просто пошутил: возле стены стояло старое корыто, полное дождевой воды, и я начал воспевать его, как если бы оно было рыцарской купальней, а потом подмигнул нашему гиду и спросил, часто ли она принимает тут душ. Эта убогая шутка казалась мне тогда верхом озорного остроумия. Отец пригрозил, если я не успокоюсь, отвести меня к кассе и оставить там в одиночестве до конца экскурсии. Не сомневаюсь, что он бы сделал это с огромной радостью.

Я уже не слушал ее рассказ. Я изучал девушку издалека и старался представить ее своей матерью. Эта идея меня увлекла. Как это было бы замечательно — иметь такую красивую, милую и молодую маму… Но я тут же устыдился этой мысли и выругал себя. Я ведь предавал собственную мать, причем без всякой нужды. Ведь эта девушка могла бы быть моей сестрой или тетей. На большее моей фантазии не хватило.

Видно было, что они с отцом понравились друг другу, девушка временами даже отступала от текста экскурсии и рассказывала, что изучает в Праге историю, а здесь проходит обязательную практику, которую она определила словами «летняя активная деятельность». Отцу это показалось забавным, и он спросил девушку, достаточно ли она активна и как она думает — не проявить ли ей еще большую активность? От его шуток мне стало неловко — моя рыцарская купальня не шла с ними ни в какое сравнение. Но красавица, как ни странно, смеялась. Меня охватила грусть. Чтобы они меня не видели, я отставал от них все больше и, когда гид указала пальцем на замок Гоуску, белевший в дымке на фоне голубоватого неба, только бросил туда мимолетный взгляд.

Я оживился лишь в самом конце экскурсии, когда девушка внезапно предложила нам вместе пообедать — устроим, мол, импровизированный пикник. Отца это предложение воодушевило, а я был рад, что мы дольше, чем это предписывал входной билет, пробудем рядом с красавицей. Мы с ним уселись в разных местах, он — у подножия Большой башни, а я — возле развалин самого старинного из дворцов. Мы ждали, к кому из нас подсядет экскурсовод, когда принесет из будочки кассы бутерброды и лимонад. Отец бесстрастно смотрел на меня. Когда он резал желтоватый сыр, отец повернул лезвие ножа таким образом, чтобы отразившиеся от него солнечные блики ослепили меня. Или мне это только почудилось? Я тоже был вооружен перочинным ножиком, но мне нечего было резать, так что я решил поиграть и метнул своего стального малыша с британским флагом на рукоятке в траву. Мне повезло, ножик замечательно воткнулся в землю. Это не ускользнуло от отца, и он заметно разволновался, у него даже сыр выпал из рук. Однако тут как раз вернулась девушка. Сначала она направилась ко мне, но потом, поколебавшись, пошла в сторону отца. Подняв брови, он посмотрел на меня с видом римского триумфатора. Я набрал в горсть песку и раскрыл ее над собой: посыпал голову пеплом.

Они опять принялись болтать, причем отец смелел на глазах. Они сидели в тени под башней, я же расположился на солнце в нескольких метрах от них; я жевал хлеб и сыр, который неприятно скрипел на зубах, и, прикрыв глаза, прислушивался к негромкому жужжанию пчел, разбавленному двумя далекими, разгоряченными от зноя голосами. Слов я разобрать не мог и был этому рад. Сощурившись, я поглядел на пожухлую траву, где белели маргаритки и синели крохотные цветочки о пяти лепестках — мне было жалко, что я не знал их названия.

От каменной южной стены дворца веяло жаром, к я чувствовал, как он коварно прожигает дыру у меня в спине, и думал, что отец, который об этом даже не догадывается, поймет все лишь тогда, когда старая стена прожжет меня насквозь и из груди у меня вырвутся огненные языки. Но — и я мысленно радостно потер руки — спасать меня будет уже поздно.

Наверное, я ненадолго заснул. Не могло такого быть, чтобы в ясный полдень над замком блеснула молния. Но я отчетливо видел ее и даже содрогнулся от удара грома. Подняв глаза, я заметил, что с вершины башни что-то падает, какая-то черная геометрическая конструкция из растопыренных железок, которая вот-вот раздавит тех, кто сидит внизу.

Прежде чем чудище упало, я проснулся. Гид по-прежнему тихо беседовала с отцом, в трещине камня за моей спиной пел сверчок. С меня градом лился пот, и страшно болела голова, но я не обращал на это внимания: я во все глаза уставился на две черные палки, торчавшие из низкого кустарника за Большой башней. Поднявшись, я направился туда, но отец позвал меня глотнуть лимонаду. Заметив пот у меня на висках, он встал, потрогал мой лоб и сердито сказал, что мне следовало захватить панаму. Девушка сделала вид, что обеспокоена. Я понял, что она притворяется, и отвернулся. Показав на кусты, я сказал, что то, что там лежит, называется триангуляция, что я точно не знаю смысла слова «триангуляция», но думаю, что это такая пирамида, которая прежде стояла на башне, и добавил, что им повезло — ведь она упала как раз туда, где они сидели. Я и сегодня не могу объяснить, из каких глубин всплыло тогда в моем сознании это сложное название, но судя по тому, как повела себя девушка, удивлен был не я один.

Она спросила, бывал ли я в замке раньше, читал ли о нем что-нибудь — я уже умею читать, правда? — или, может, слышал в школе — где я хожу в школу, в Болеславе? Но я отрицательно покачал головой, тайно радуясь своему успеху. Я удивил ее! Я победил! Предпочитая не смотреть на отца, я впитывал слова девушки. Она представилась как Ольга (с отцом они уже перешли на «ты»), взяла меня за руку и отвела к таинственному предмету, который я сумел назвать и даже правильно соотнес с верхушкой Большой башни, где он когда-то и вправду находился. Отец молча брел за нами.

Пирамида оказалась железной, кое-где почерневшей и совершенно ржавой. Верхушка с двумя уцелевшими поперечинами глубоко вошла в землю, из ножек сохранились только две, которые я и разглядел с другой стороны двора. Они составляли прямой угол и были длиной примерно в два с половиной метра.

Ольга опять превратилась в гида и рассказала, какую странную страницу вписала установка этой пирамиды в историю замка. Работы начались в 1824 году, но их прервал несчастный случай: под каменщиками обрушился свод и только благодаря счастливому стечению обстоятельств никто из них не погиб. Однако рабочие оставались на верхушке башни, на узеньком карнизе, всю ночь, и только утром им на помощь пришли крестьяне из соседней деревни, сумевшие на скорую руку смастерить приставные лестницы. Через год опять едва не произошло несчастье: в ясный день при хорошей видимости некий инженер изучал с башни Проводинские скалы, и вдруг в триангуляционную пирамиду ударила молния. Пирамиду сбросило с башни, а мужчина на несколько часов лишился сознания. Когда потом несчастный инженер рассказывал обо всем кастеляну, он вынужден был выяснять у последнего свое имя, потому что напрочь позабыл его. Кастелян написал об этом в замковой хронике и указал дату: 4 апреля 1825 года. Пирамида развалилась, и ее перенесли к стене, где она по сей день и ржавеет. Ольга еще добавила, что «историю о том, как Бездез сумел уберечь себя от сомнительных достижений прогресса», в последний раз рассказывали посетителям в тридцатые годы и что ей совершенно непонятно, откуда она мне известна.