Из полиции меня выгнали прошлым летом, за несколько месяцев до кровавой драмы в церкви Святого Аполлинария и всего несколько дней спустя после трагического события на Нусельском мосту, о котором я сейчас и поведу речь. Тогда погиб человек, за чью безопасность я отвечал, хотя и теперь не знаю, как мог бы предотвратить это несчастье. Расследование заняло не одну неделю, уголовная полиция колебалась, было это убийство или самоубийство и не надо ли забрать дело из ведения города, а потом все решилось простым принесением в жертву одного из своих. Им оказался как раз я. Интерес общественности к летнему происшествию был незначительным и пропал совсем, когда тем солнечным утром аполлинарский колокол возвестил о конце старых времен. Или о конце времен новых? А возможно, они кончились уже в тот день, когда маятник Времени, раскачивающийся над Прагой, впервые замедлил свой ход: в день смерти инженера Пенделмановой.

В середине июля меня вызвал начальник уголовной полиции. Я исполнял обязанности рядового полицейского и не находился у него в прямом подчинении. Это была наша первая встреча, и она оказалась не слишком приятной. Когда я вошел в его кабинет в управлении полиции Нового Города, там находился еще один человек. Перед большим дубовым письменным столом спиной ко мне стоял высокий мужчина. Я доложил о себе и встал рядом с ним. Не обратив на меня внимания, тот продолжал вполголоса беседовать с начальником. Лицо невежи было мне знакомо, он перешел в уголовную полицию как раз тогда, когда я заканчивал академию. В общей сложности он прослужил уже пять лет. Возможно, именно поэтому ему позволялось стоять перед шефом в такой небрежной позе. Если бы я знал тогда, сколь часто в ближайшем будущем мне придется терпеть его наглые выходки, я бы немедленно извинился и ушел.

У меня появилось неприятное чувство, что я помешал доверительной беседе. Эти двое явно не были рады моему приходу. Начальнику, которого так вот вблизи я видел впервые, оказалось около пятидесяти лет: среднего роста, почти лысый, с мясистым лицом, усеянным отвратительными оспинами. Наконец он заметил меня и, подняв брови и передернув плечами, проговорил, что, пожалуй, можно сразу переходить к делу. На лице второго промелькнула усмешка.

— Мое имя вам наверняка известно, — начал шеф и достал из кармана пиджака белый, жемчужно переливающийся (наверное, шелковый) носовой платок. — Однако во избежание недоразумений: я полковник Олеярж, и я всем тут заправляю, что, вопреки вашим возможным догадкам, отнюдь не доставляет мне большого удовольствия. Надеюсь, что в ближайшем будущем вы станете моим подчиненным. — Он помолчал, неторопливо расправляя платок на ладони. Потом обмотал им указательный палец… тишина тем временем все сгущалась, а стоявший рядом со мной человек поминутно ухмылялся. — Вы, конечно же, слышали, что от нас вынуждены были уйти четыре сотрудника, хотя мошенничество, инкриминированное им следственной комиссией, окончательно доказано не было. Но к работе они вернуться не смогут — во всяком случае, до тех пор, пока их не оправдает суд. — Олеярж взглянул на свой замотанный шелковым платком палец, словно ожидая от него какого-нибудь знака, и продолжил: — Есть задание, которое следовало бы поручить опытным криминалистам, но поскольку нас осталось мало, я велел отделу кадров подыскать способного патрульного. Компьютер выбрал вас, хотя некоторые офицеры вами и недовольны. — Левой рукой он поднял бумагу, лежавшую перед ним на столе, а правой, указательный палец которой был обернут носовым платком, благосклонно махнул в мою сторону. — Тем не менее я сказал, что испытаю вас. По моей просьбе вы будете освобождены от своих нынешних обязанностей. Вашим напарником станет Юнек. — И он указал на стоявшего рядом со мной человека. — Познакомьтесь: надпоручика Юнека вскоре ожидает повышение, за отличную службу и спасение жизни ребенка он получил благодарность от высшего полицейского руководства. Такие кадры нам нужны, вам есть чему у него поучиться. — Не успел он договорить последнее слово, как из его правого уха потекла черная масса, густая, как повидло. Я едва не подпрыгнул от испуга, но сумел сдержаться. С каменным выражением лица Олеярж поймал струйку заранее припасенным платком и закрыл им ухо. Выждав мгновение, он заткнул ухо обернутым пальцем. Не понимая, что происходит, я в смятении поглядел на Юнека. Тот смотрел поверх головы начальника, на лице его читалось безразличие, и он легонько покачивался на носках туфель. Олеярж, склонив голову вправо и по-прежнему не вынимая палец из уха, кивнул в мою сторону: — Вахмистр — это наше свежее пополнение, один из немногих полицейских с высшим гражданским образованием. Хотя, насколько я знаю… — Он поднял на меня глаза, полные сомнения и, как ни странно, сочувствия. Мне было плохо. Вынув палец из уха, он оглядел его, скомкал испачканный носовой платок и выкинул в мусорную корзину. А потом внезапно закричал свирепым тоном: — Хотя вы и бросили учебу! Говорят, вы просите называть вас… Как, надпоручик? К.? Смешно! Стесняетесь своего имени, вахмистр? Правда, оно и впрямь не слишком годится для полицейского. Вы не думали сменить его? Впрочем, я вас не принуждаю. Людям на улице вы все равно называете только свой номер, так что это не имеет значения. У вас гуманитарное образование, а в полиции вы прослушали курс психологии. Женщина, о безопасности которой вы станете заботиться, особа несколько нервная. К ней требуется индивидуальный подход. Возможно, вы мне не поверите — неважно, меня это не волнует — но никого лучше вас я не подыскал. Вы нужны мне, вахмистр, и я надеюсь, что вы меня не подведете.

— Вас неверно информировали, — сказал я, подавляя злобу и стыд. — Я учил историю, и, как вы правильно отметили, кончилось это мое учение бесславно. Я вовсе не желаю менять место службы. С меня достаточно и патрулирования. Я должен набираться опыта, работая на улице.

Это мое решительное выступление, удивившее и меня самого, и надпоручика Юнека, искоса бросившего на меня недоверчивый взгляд, начальника нимало не убедило.

— Бросьте, — ответил он, — не выношу ложной скромности. Да вы знаете, с какой радостью другие ухватились бы за это предложение? Нет такого патрульного, который не мечтал бы поменять свою форму на цивильный плащ. А может, вы не осознали всю важность задания, которое вам доверено? Оно почетно для вас обоих. — И я кивнул, не в силах упорствовать.

Он смерил нас довольным взглядом и принялся диктовать указания. Однако на половине фразы сморщил лицо, как если бы у него внезапно начались колики, рывком извлек из кармана второй шелковый платок и прижал его к уху — на сей раз к левому. Я уже знал, что последует далее, и сумел даже глазом не моргнуть.

Сегодня я говорю себе: упади я тогда в обморок, Олеярж, возможно, и освободил бы меня от задания. Однако удалось бы мне избежать того, что было предопределено? Вряд ли.

Инженера Пенделманову связывали с прошлым коммунистическим режимом довольно тесные узы. Она была вдовой крупного чина из центрального комитета партии, заместителя прежнего министра труда и социального обеспечения. Я узнал, что в начале 1990 года ее муж, тогда уже уволенный и опозоренный аппаратчик, покончил с собой, причем весьма странным способом: он въехал на своем тяжелом лимузине на замерзшую гладь Орлицкого водохранилища и направился к большой полынье. Машина ушла под лед и бесследно сгинула. На следующую ночь ударил мороз, и озеро замерзло целиком. Автомобиль с покойником остался подо льдом, извлекли их только через неделю. Свидетели рассказывали, что солдаты вырубили глыбу льда, похожую на огромное пресс-папье. Когда подъемный кран вытащил ее, то толпа зевак увидела внутри черную машину, а у ее окошка — жуткое лицо: губы застыли в усмешке, и от них тянулась вверх цепочка огромных, неподвижных пузырей.