Знания женщины черпают из своего сердца, а мужчины — из книг.

В это утро, собираясь на службу, Бадринатх, дядя Зиты, брат ее отца, чистил ботинок. Его волосы, зачесанные назад, были наполовину седыми — сизыми, как крылья голубя.

Дядя, кстати, обладал одной из известных качеств этой птицы — кротостью.

Но эта кротость порой переходила в безволие; он давно был «под башмаком» у жены. Она вертела им как хотела.

У него на глазах унижают, издеваются и заставляют делать самую черную работу его родную племянницу, а он только словами защищает, а делом — увы! — нет. И в результате — попустительствует.

Его мать больна, у нее хронический бронхит, а денег на лекарства и лечение у жены не вырвешь.

Не жизнь, а кошмар. Он осознавал это, но инерция жизни, ее поток нес его, как щепку, дальше и дальше к тому берегу, куда уходят все. Но он надеялся, что все скоро кончится, если удачно выдать Зиту замуж. Для этого есть все основания. Род древний, княжеский, его деды были богатыми землевладельцами, потомками касты раджпутов — «царских сыновей». Еще до сих пор поются баллады по всей Индии о героических деяниях его предков в борьбе с мощной империей Великих Моголов. Эти герои: рана Санга и махарана Пратал — победили в восемнадцати жестоких битвах императора Акбара.

При этих воспоминаниях Бадринатх вздрагивал и корил себя за то, что дух великих предков покинул его. Старость? — Может, и она. «Не радует луна мучимого холодом, не радует солнце мучимого зноем, не радует жену муж, иссушенный старостью».

Ведь он пока хозяин в доме и мог бы все взять под свой контроль. Но не тут-то было. Каушалья своим безудержным темпераментом, жадностью, невежеством и слепой любовью к дочери Шейле подавляла его.

Каушалья, желая, чтобы ее дочь имела ученого, высокородного и богатого мужа, холила ее, держала в неге и довольстве.

По ее настоянию дочь отдали учиться в английский колледж, чтобы не ударить в грязь лицом перед другими богатыми семьями.

Этот снобизм, стремление к западной цивилизации, рабское преклонение перед ней — болезнь многих в Индии, которую занесли англичане. Это глубоко национальная беда.

Слишком занятые практическими устремлениями, англичане нисколько не наслаждались тем, что составляет роскошь, изящество и очарование Индии. Для них все это казалось пошлым и обыкновенным. Вообще они презирали все, что несходно было с привычными им понятиями.

Тщетно раскрывалась перед ними природа Индии, пленительная, простодушная и вместе с тем дикая и величественная; для устройства парков они не использовали ее богатство, а искореняли, насаждая растительность, чуждую местному климату.

И по сей час близ английских зданий уничтожается все, что напоминает Азию.

Они истребляли пальмы. А ведь Бомбей построен на месте великолепного пальмового леса.

Чем это можно объяснить? Тоской по родине? Уверенностью, что все европейское лучше азиатского?

Безнравственно пренебрегать природой, изумительной в своей простоте, и насаждать искусственную, не гармонирующую с законами экологии.

Но почему сами индийцы заражены тем же неприятием всего своего?

Вот и Каушалья туда же, и Шейла с ее английским колледжем.

Сколько раз, вспоминал Бадринатх, я говорил и настаивал на том, чтобы отправить Шейлу, как Зиту, в обычную индийскую школу!

Однако его настоянию пришлось рассыпаться в прах под натиском совместного словесного муссона жены и дочери, сопровождавшегося треском разбитой посуды. «Как не свить веревок из песка и не завязать в узел воздух, так и не исправить, видимо, характер и нрав жены», — думал Бадринатх.

Конечно же, он страдал, страдал, как старый израненный воин на поле боя. Бадринатх часто вспоминал брата Рао — этого светлого, чистого человека. Любил он его бесконечно и его молодую жену Лолиту!

Но луч, светлый луч пронзал темноту его мыслей. Этот луч — Зита, которая вобрала лучшие черты женщин его рода. Зита — его надежда. Он верил в ее судьбу, ее счастье. И радость поселялась в его старое и страдающее сердце.

Блажен тот, у кого радость в сердце, разве земля не покрыта кожей для того, у кого ноги обуты?

Крик супруги вывел Бадринатха из блаженного состояния.

— Ишь, нескладеха. У тебя и руки-то не так приставлены, как у добрых людей!

— Ну что ты трешь? — набросилась Каушалья на оторопевшего мужа, который, сверкая оправой очков, удивленно посмотрел на нее.

— Чищу ботинки, — заикаясь, ответил он просто.

— Зита, а ну, вычисти ботинки дяде, и до блеска, поняла? — приказала тетка подошедшей племяннице.

— Мало у нее другой работы по дому? — попытался защитить дядя племянницу.

— Мало у нее работы! Меньше будет есть и больше двигаться, скорее похудеет, — отрезала толстуха.

Ранджит стоял у своих дверей, жевал бетель и усмехался в усы. Но не вмешивался. В душе он был рад, что его сестра так школит Зиту. Он попробует на контрастах, хитростью и вероломством захватить дичь в искусно расставленную сеть.

«Ум мой превыше всего! О, благословен Господь, украсивший сад человеческой плоти розой разума!»

И Ранджит, довольный, закрыл за собой дверь.

Зита быстро убрала в ванной комнате после омовения тетушки. И тут же принялась чистить ботинки.

— Не переломится, пусть работает! — бросила тетка.

— Когда этот адвокатишка принесет за Зиту деньги? Наняли адвоката! До какой же степени нужно было не доверять брату, чтобы нанять адвоката, который распоряжался бы деньгами девушки, — съязвила с удовольствием Каушалья и продолжала, кипятясь все более и более:

— Дом на Зиту записан. А мне что причитается? Пять тысяч рупий в месяц за воспитание, и все! И то, заметь себе, старый упрямец, только до замужества Зиты. Но пусть не очень надеется. Ждать ей этого замужества и ждать!

Ранджит возлежал на тахте и читал газету. Вошел Раму, предварительно постучав.

— Господин Ранджит, я принес вам чай, — доложил Раму.

— Дай спичку, — грубо потребовал Ранджит, не обращая внимания на чай.

Раму, чиркнув спичкой о коробок, поднес лепесток пламени к сигарете господина.

Ранджит глубоко затянулся и, пустив кольцами дым в потолок, сказал, растягивая слова:

— Завтра утром чай пусть принесет мне Зита. Понял? А теперь убирайся отсюда.

Грустный Раму вышел и в молчании плотно прикрыл за собой дверь.

Младший брат Шейлы — Пепло рос смышленым и наблюдательным. Ему было уже десять лет.

Отрок в душе любил Зиту, а к Шейле относился преднамеренно грубо и всегда подшучивал над ней.

Пепло увидел, как Зита чистит ботинки, и ему захотелось помочь ей.