Сенлин спрятал билеты на поезд между страницами «Путеводителя», проклиная себя за то, что оказался так близорук и оставил оба в своем портфеле. Он задался вопросом, достаточно ли у нее денег на новый билет, и быстро подсчитал в уме. У него четыре мины, шестнадцать шекелей и одиннадцать пенсов, и, если Марию не ограбили, у нее примерно столько же. Билет в Исо, даже третьего класса, стоит по меньшей мере шесть мин. Нет, у нее недостаточно денег. Мария здесь застряла.

Худой как щепка старик, лысый и голый по пояс, прошел мимо каменной плиты, на которой устроился Сенлин. Дед шатался, согнувшись в три погибели под весом мешка. Почерневшие реки стекали по его спине – пот смешивался с угольной пылью. Старый раб с изогнутой, как у гуся, шеей шел нетвердой походкой и смотрел только на каблуки хорошо одетого туриста впереди. Оба были частью колонны путешественников, стремящейся ко входу в башню. В остальном местность вокруг стен пустовала. Ничейная земля простиралась на сотню шагов от основания. Сенлин не понимал, отчего пространство оставили пустым, в то время как на Рынке невозможно протолкнуться.

– Вы заблудились? – спросил молодой человек, остановившись рядом, у основания плиты.

– Почему вы спрашиваете? – спросил Сенлин.

Юноша моргал от яркого солнечного света, его густые темные волосы блестели, смазанные маслом. Он был невысокого роста, но широкоплечий и с узкой талией, как акробат, с кожей насыщенного оливкового цвета, на фоне которой золотистые искры в глазах сверкали особенно ярко.

– Большинство людей не отдыхают на Окаёмке. Этот камень, на котором вы сидите…

– Священный?

– Всего лишь надгробие. Оно упало несколько дней назад и раздавило туриста.

– Откуда упало? – потрясенно спросил Сенлин.

Юноша вместо ответа указал вверх.

Сенлин, теперь почувствовав себя на виду, сполз по гладкой поверхности каменной плиты.

– Я не понимаю, – сказал он, отряхивая штанины и расправляя пиджак. – Вавилонская башня – самое надежное сооружение в мире. Она стоит на подстилающей породе глубокого залегания. Валуны не могут падать с нее, как желуди с дуба. Это же чудо инженерного искусства! – Сенлин помахал «Популярным путеводителем» перед юношей, словно книга доказывала сказанное.

– О, еще какое чудо. Но иногда она роняет на нас маленькие чудеса, – ответил тот. – Не имеет значения, падает ли что-то со второго или с двадцать второго кольца. Все приземляется одинаково – на Окаёмке. Я бы на вашем месте палатку тут не разбивал.

Открытие совершенно не вязалось ни с тем, что Сенлин вычитал, ни с тем, чему он учил детей, рассказывая про башню, – а ведь это всегда были его любимые уроки. Он рисовал схемы башни и сети железных дорог, которые устремлялись от нее. Он излагал в общих чертах запутанную историю башни и цитировал маститых историков, которые спорили по поводу ее возраста, изначальных архитекторов, внутренней машинерии и ее назначения. Он даже рассказывал про Купальни, известные лечебными курортами, куда обещал взять Марию.

– Я прочитал дюжину книг про башню. Я никогда не слышал об Окаёмке.

– Может быть, ваши книги устарели. – Лицо юноши посерьезнело, когда Сенлин не улыбнулся в ответ. – Меня зовут Адамос Борей. Зовите меня Адамом.

Сенлин пожал сильную руку молодого человека и представился.

Зрелые речи Адама и его уверенность в себе немного обезоруживали. Хотя его борода все еще походила на лоскутное одеяло из юношеского пуха и более жесткой щетины, вел он себя совсем по-взрослому.

– Полагаю, вы торгуете шелком. – Адам кивком указал на узел женского белья, который все еще лежал на отвратительной каменной плите. Черные шелковые чулки высовывались из него, словно язык из пасти.

Сенлин сконфузился и затолкал чулки в узел. Его смущение лишь возросло, когда он сказал:

– Это для моей жены.

– А где ваша жена? – спросил Адам и изогнул шею, высматривая ее вокруг.

Язык Сенлина сделался сухим и неподатливым, как кожаный ремень. Он подумал, что подавится, если попытается сглотнуть. Он бы вознаградил по-королевски за глоток чего угодно, и все-таки хуже жажды было признание, которое застряло комом в опухшем горле. Он чувствовал себя так же, как в первый день перед классом, – мошенником. Ну что за муж мог потерять жену?

Сдернув узел с плиты и зажав под мышкой, он ответил Адаму жалкой улыбкой и сказал:

– Странно, что вы спросили о моей жене. Похоже, я ее потерял.

Койка в спальном купе была недостаточно широка для двоих. Приходилось лежать плечом к плечу, и потолок нависал на расстоянии вытянутой руки. Луна мелькала за горными соснами, словно стробоскоп, и вагон тихонько покачивался, как колыбель.

Сенлин был во всех смыслах не готов к браку. Ему не хватало ни воображения, ни эмоциональной теплоты, которые требуются для близости. Так что он лежал на спине, словно рыба, выброшенная прибоем, осетр, задыхающийся без воды. Вот луна, и качающаяся колыбель, и никаких посторонних глаз, и вся романтика, какой только можно желать, и что же он сделал? Захлебнулся в возможностях.

Мария лежала, приподнявшись на локте, и смотрела на него, покуда он пялился в никуда. Она прижала палец к его щеке и приподняла уголок рта, нарисовав ему улыбку, похожую на рыболовный крючок, пытаясь как-то его расшевелить. Она потянула его за мочку уха, куснула за плечо, подула на шею. А он все лежал, иногда вздрагивая, но не отвечая.

– Скажи мне, Том, насколько глубок колодец под башней?

Сенлин сглотнул ком в горле и квакнул:

– Если я не ошибаюсь, шесть тысяч футов.

– Шесть тысяч футов! Если бы колодец был достаточно широк, чтобы башня в него провалилась…

Сенлин прервал ее, заикаясь:

– Н-невозможно. Колодец бы обрушился, если…

Мария продолжила, лишь чуть-чуть повысив голос:

– Будь он достаточно широк, башня по высоте вошла бы в него?

Он поразмыслил:

– Думаю, это возможно, ведь если в ней шестьдесят уровней, по сто футов каждый…

– Это возможно? – спросила она, коснувшись губами его покрасневшего уха.

– Возможно, – подтвердил он.

И луна мелькала сквозь осины, и вагон покачивался из стороны в сторону, унося их все дальше от знакомых вещей.