Неприятность следовало заесть, и Юра начал искать пищеточку. Непредубеждённому наблюдателю может показаться, что из Москвы в Петербург и обратно ездят исключительно восточные люди — так густо обсели дорогу шашлычные и чебуречные. На самом деле тайна проста: на свежем воздухе шашлык не только приятно есть, но и легко делать. Ржавый мангал, смонстряченный знакомым сварщиком, ольховые дрова (покупной уголь — это для городских извращенцев), вымоченное в уксусе мясо, которое теперь всюду купить можно, репчатый лук и балтиморовский кетчуп на гарнир — вот и вся премудрость покупного шашлыка. Себестоимости — никакой, а стоимость — огогонюшки какая! Всё вместе это означает — лёгкие деньги, а при лёгких деньгах всегда кормятся рэкетиры, что существенно повышает себестоимость шашлыка, а цену задирает выше всякого понимания. Так диалектика диктует экономические законы дикого капитализма.

О таких вещах хорошо рассуждать с приятелями за накрытым столом, что, мол, чудовищная цена дрянного придорожного шашлыка диктуется общественно-политическими, а не экономическими факторами. А когда едешь мимо придорожных забегаловок и во рту уже вторые сутки маковой росинки не было, а забегаловки дразнят обоняние мясным дымком… в душе просыпается классовая ненависть и к хапуге хозяйчику, и к люмпену рэкетиру. Трудно быть средним классом в стране, любящей крайности.

Наконец, в одном из встречных посёлков нашлась пристойная рабочая забегаловка. То есть пристойными были только цены, а холодные биточки сохранялись с доперестроечных, а то и допетровских времён, но Юра не был привередлив и отобедал разом за двое суток вынужденного поста. Народу в столовой было немного — то ли из-за утренней горячей поры, то ли просто непритязательное заведение не привлекало проезжающих. И всё-таки к Юре подсел словоохотливый старичок, из тех, что продолжают работать, выйдя на пенсию, и обедают по столовым, хотя могли бы кушать и дома. Но где ещё старичку поговорить с проезжим человеком, излить душу и поделиться житейскими премудростями?

— Асфальтировать приехал? — старичок кивнул на Юрин каток и, не дожидаясь ответа, заявил: — Напрасный труд будет, только время зря потеряете.

Юра не отвечал, сосредоточенно гоняя по тарелке последнюю макаронину. Макаронина, не желая быть съеденной, извивалась как живая и упорно ускользала от вилки. Вилка была пластмассовая, одноразовая, хотя Юра серьёзно подозревал, что вечером их выволокут из бака, скоренько ополоснут и на следующий день вновь пустят в оборот. Старых гнутых-перегнутых алюминиевых вилок теперь не сыщешь даже в рабочих столовых — цветной металл дорог.

— Тебе, конечно, всё равно, — продолжал старик, — откукарекал, а там хоть не рассветай, а у нас этот асфальт из бюджета поселкового оплачивают. А теперь сам посуди: улицы раздолбаны, яма на ямине, не ремонтировались с одна тысяча какого-то года, но им же чинить неохота, им отчитаться нужно, что новый участок заасфальтировали. А зачем тут асфальт, ты мне скажи?

Площадка перед столовой когда-то была засыпана щебнем и, видимо, подготовлена для асфальтирования, но произошло это в давние годы, с тех пор к деревенскому долгострою никто не возвращался, улежавшийся щебень густо покрывал мусор, а по краям уже и невытаптываемая мурава повылезала, обещая в скором времени обратить площадь в газон.

— Может, стоянку делают? — высказал предположение Юра, хотя он лучше всех знал, что его агрегат здесь проездом, никто его не подряжал, и никакого асфальта перед столовой не ожидается в ближайшие исторические эпохи.

— Какая тебе стоянка? — возмутился старикан. — Тут прежде эмтээсовская столовая была, механизаторов кормили, а чтобы проезжающие все обеды не слопали, директор МТС с ГАИ договорился, чтобы они знак повесили: «Стоянка запрещена». Так он и висит. Сейчас и сами не рады, а снять — нельзя. Вот и живём при большой дороге, а без выручки. Новый директор ходила в милицию, а с неё столько запросили, чтобы знак снять, что дешевле удавиться.

— Какой знак? — внезапно похолодев, спросил Юра.

— Да запрещающий останавливаться. Вон торчит.

Юра залпом допил компот и, не попрощавшись, выскочил из столовой. Самые его худшие предчувствия оправдались в ту же минуту. Возле катка терпеливо курил милиционер.

— Младший лейтенант Синюхов! — козырнул он. — Что ж вы, товарищ водитель, под самым знаком машину поставили…

Сотни было смертельно жалко, и Юра пошёл нахрапом.

— Ко мне этот знак не относится, — заявил он и, предупреждая ответную реплику, быстро добавил: — У меня спецтранспорт. Асфальтировать площадку будем. Сейчас асфальт привезут, и начнём.

— Зачем тут асфальтировать? — изумился младший лейтенант.

— Вот уж не знаю. Моё дело собачье: прокукарекал, а там хоть не рассветай. Прикажут грядки асфальтировать, придётся бабам морковку на асфальте садить. Может, они тут стоянку хотят делать, платную…

— Не было никакой информации о новых стоянках, — произнёс Синюхов. — Что-то вы мудрите, товарищ водитель. Но ничего, я это проверю.

— Проверяйте, — разрешил Юра и, окончательно зарвавшись, добавил с хамской улыбочкой: — А вас, товарищ Синюхов, я поздравляю с понижением.

— Каким ещё понижением?! — взвился милиционер. — Не было никакого понижения!

— Как же не было? Сержантом вы каким были? Старшим. А лейтенантом стали младшим. Это вам каждый скажет, что попасть из старших в младшие означает понижение в должности. Как говорится, лучше быть первым в сержантах, чем последним в лейтенантах.

— Шутите? — догадался Синюхов. — Я тоже шутить умею. Так что до скорого, гражданин Неумалихин! Боюсь, что мы ещё встретимся… с вашим-то отношением к правилам дорожного движения.

«Хрена мы с тобой встретимся! — бормотал Юра, выжимая из катка все доступные ему километры. — Завтра я в Новгородской области буду, там другая власть, другие менты. Не достанешь, ручонки коротки!»

Настроение улучшалось с каждой минутой, спасённая сотня благодарно нежилась в нагрудном кармане.

И Юра запел, громко и бесшабашно, ничуть не беспокоясь, что могут подумать о нём встречные:

Когда б имел златые горы

И реки, полные вина,

Всё отдал бы за ласки, взоры,

И ты б владела мной одна!

Не всё спетое было понятно трезвому Юриному разуму, но главное в народной песне не понимать, а петь:

Оставь, оставь, ты злой изменщик,

Тобой Мария предана!

Ты пропил горы золотые

И реки, полные вина!

Богородица, дево, радуйся!

Архангел Гавриил

Человек стоял у дороги. Стоял с протянутой рукой, чем-то напоминая нищего, тем более, что держал её ладонью вверх, словно просил чего, а не перегораживал путь едущим. Сплошной поток машин просвистывал мимо, никто даже не пытался притормозить. Автостопщики знают что чем крупнее дорога, тем сложнее поймать на ней попутку. Молодого парнишку, хиппующего студентика, ещё подберут, а остальных — нет. Голосующую девушку на трассе с полной уверенностью считают дорожной проституткой, а человеку в возрасте просто предоставляют возможность пропадать. Здесь всем некогда, во всяком случае, не до ближнего своего, который промелькнёт с протянутой рукой и мгновенно станет дальним. Вроде бы и не велики скорости на главной дороге страны, всюду мешаются ограничительные знаки и сторожат добычу бдительные коллеги младшего лейтенанта Синюхова, но плотность потока такова, что ради одинокого путника не станет тормозить никто. Пеший автомобильному не друг, не товарищ и не брат.