только вас, товарищ, наши советские врачи буквально с того света вытащили. Сосуды у вас были ни к чёрту, лёгкие газом сожжены, сердце с перебоями работало, если сейчас всё в относительном порядке, нет никаких резонов, что в дальнейшем это не скажется.

— Советская наука существование другого света отрицает, равно как и чертей, — женщина в военном френче постучала карандашом по столу. — Вильгельм Арнольдович, прошу ближе к теме.

— Конечно, Евгения Соломоновна, — председатель поморщился, опустился обратно в кресло, — уж извините, никаких серьёзных тяжестей, молодой человек. Придерживайтесь режима дня и питания, со временем всё пройдёт. Лекарства доктор Зайцев вам выписал, принимайте по необходимости, они хоть и не спасут, но состояние облегчат.

— Как насчёт моей просьбы? — Сергей насупился.

— Вынуждены вам отказать, — развёл руками Громбах, — ментальное здоровье у вас может и поправилось, а вот физическое — вызывает сомнения. Так что к службе в армии вы непригодны, уж извините, и значит, обучаться в военной академии Красной армии тоже не можете. Что скажете, Эльза Яковлевна?

— Полностью согласна, — кивнула женщина. — Дадим рекомендацию в профсоюз городского коммунального хозяйства, пусть вам подыщут работу. Вы, товарищ Травин, человек образованный, реальное училище окончили, нашему молодому советскому государству специалисты ох как нужны не только на фронте.

Июль 1925 года, Москва

В гостинице постоялец записался как Николай Ковров, и снял номер на третьем этаже. Большую комнату разгородили на две, в одной разместили спальню, а в другой — небольшую гостиную из двух кресел, козетки и стеклянного столика. Гость столицы сразу прошёл в помещение с кроватью, и принялся разбирать вещи, вытаскивая их из саквояжа. С собой у него было несколько накрахмаленных рубашек с воротничками, атласный жилет, запасной галстук, три пары носков и пачка носовых платков, все они отправились в комод красного дерева. Следом появился длинный кожаный пенал, в каких обычно хранят браслетки или колье, только в этом лежали монеты, десять штук, от самой маленькой — полкопейки, до рубля серебром. Ковров прокатал каждую из них между пальцами сначала правой, потом левой руки, закрыл пенал и убрал в ящик комода. Рядом кинул запечатанную колоду карт. Последними из саквояжа были извлечёны карманный браунинг модели 1906 года и почти полная коробка патронов. Николай выщелкнул обойму, оставил в ней три патрона, остальные убрал в коробку. В ванной открутил два болта, держащих вентиляционную решётку, завернул оружие и патроны в полотенце, спрятал. Достал из кармана пиджака пачку червонцев, бросил на кровать, из-под фальшивого дна саквояжа достал ещё одну пачку, здесь были банкноты по пять червонцев, сто сорок штук. Их он убрал к пистолету, прикрутил болты обратно.

Ночной поезд изрядно выматывал, так что первым делом Ковров принял ванну и лёг спать. Проснувшись в начале первого, он спустился вниз, к стойке, продиктовал телефонистке пять цифр.

— Раечка, солнце моё, я в Москве, — сказал он, дождавшись, когда поднимут трубку на том конце провода. — Заселился в Пассаже, что на Белинского. Жду нашей встречи с нетерпением.

— В четыре дня в шляпном магазине на Никольской, угол Богоявленского, — ответили ему.

— Непременно, — Николай повесил трубку, подмигнул служащему гостиницы, — скажи-ка, браток, где здесь можно побриться и освежиться? А заодно и пообедать?

— Да вот, в трёх шагах заведение братьев Грушевских, — тот получил полтинник, услужливо распахнул дверь, — пожалуйте сразу налево, через дом, там же и чайная имеется.

До четырёх Коврову делать было совершенно нечего, он подкоротил усики и бородку, освежился одеколоном «Шипр», налёгкую пообедал расстегаем с рыбой и куриным бульоном, посмотрел за полтинник серебром новую немецкую картину «Ню» в кино-театре «Модерн», который расположился во Втором доме Советов, и без пяти минут четыре стоял на углу Никольской и Богоявленского, рядом с торговыми платами. На то, чтобы выкурить папиросу, как раз пять минут и ушло, золотые стрелки на карманном Брегете выставились ровно на двенадцать и четыре. Николай толкнул дверь магазина шляпной артели, зашёл внутрь. Несмотря на рабочий день, здесь было многолюдно, дамы выбирали шляпки, мужчины — шапки из пыжика и бобра, и те, и другие к процессу относились серьёзно, выстраивая на прилавке целые ряды из подобранных, но ещё не одобренных изделий. Ковров примерил одно из изделий Мехтреста, но взять не решился, вышел наружу. Следом появилась женщина лет тридцати в шерстяном пальто и шапочке, среднего роста, с узкими губами и носом с горбинкой.

— За мной, — тихо сказала она, прижавшись к Николаю — ломовая повозка, ехавшая по переулку, теснила людей к стенам.

Женщина не торопясь пошла по направлению к старому Гостиному двору, оборонив перчатку, не успел Ковров её подхватить, она уже свернула в арку, и Николай догнал её у самого подъезда.

Квартира на третьем этаже выходила окнами на переулок, две комнаты были закрыты, в третьей за столом сидел мужчина средних лет, с усиками и в пенсне. Рядом с ним стояла пепельница, полная окурков.

— Наконец-то, — сказал он недовольно. — Как добрались?

— Замечательно, — Ковров достал пачку червонцев, из середины — оторванную половину банкноты, и протянул мужчине.

Тот достал вторую половину, приложил, тщательно проверил каждую точку линии разрыва и номера. Результат его удовлетворил, женщина, стоящая позади Николая, убрала пистолет в сумочку.

— Чисто, — сказала она, — никто не следил.

— Неужто были сомнения? — Ковров усмехнулся. — А мы ведь с вами, товарищ Райнис, виделись как-то в Сестрорецке в лечебном санатории, и память у вас тогда была ой как хороша, особенно на деньги.

— Таковы правила, — Райнис недовольно поморщился. — Значит, вы в Пассаже заселились? Хорошее место, из дорогих, да-с. В Ленинграде вас в курс дела ввели?

— И не подумали, Станислав Адамович сказал только, что дело архиважное и по моему, так сказать, предпочтению.

— Это он поторопился, но дело и правда непростое, нужен хороший специалист вроде вас, и со стороны — местные все на виду. Смотрите, — мужчина выложил на стол фотографию, на которой запечатлели пожилого мужчину с большим носом и тонкими усиками над полными губами, глаза на выкате казались большими через очки в тонкой оправе. — Соломон Менделевич Гершин, правда, откликается на имя Семён Михайлович, а кличка у него Шпуля.

— Сурьёзный товарищ, глазом прямо сверлит, — Ковров небрежно взял карточку, вскользь рассмотрел. — Вижу в первый раз.

— Шпуля — человек интеллигентный, предпочитает спекуляцию, лично мокрыми делами не занимается и долги не выбивает. Для этого у него есть напарник, Герман Осипович Радкевич, по прозвищу «Лихой», — Райнис достал второе фото, размытое, с него прямо смотрел человек средних лет, с рельефным лицом и шрамом на левой щеке.

— И с этим не знаком. Но в Ленинграде про мокрые дела речи не шло, и с товарищем Мессингом мы об этом не договаривались, так что я на них не пойду, моя профессия чистая.

— От вас этого никто не требует, — успокоил его Райнис, — тут в другом обстоятельства в наличии. Шпуля ещё до революции занимался квартирными кражами и у охранки на карандаше был, а как разруха да голод пошли, на этом наживаться начал. Теперь он приличный коммерсант, держит торговую артель, закупает текстильный товар в Закавказье и здесь продает, а обратно везёт продукцию московских трестов. По сути, занимается контрабандой, граница там дырявая, вот и тащат сюда из Персии всё, что пользуется спросом. Размах операций небольшой, как был мелким воришкой, так и остался, да и прижать мы его в любой момент можем, вот только на мелочи смысла нет.

— Теперь, как я понимаю, повод появился?

Райнис тяжело вздохнул, протёр пенсне, достал папиросу, прикурил от зажигалки. Делал он это не торопясь, словно собираясь с мыслями.

— Да, — наконец сказал он, расстелил карту, ткнул карандашом северо-восточнее трёх вокзалов. — Начну, так сказать, издалека. Преображенское, район старый, но окраинный. Вот здесь, в ресторане Звездиных, Гершин арендовал флигель. На первом этаже в одном крыле конторы всякие, которые перебрасывают бумаги от одной к другой, чтобы фининспекторов запутать, а в другом — квартиры якобы внаём сдаются, а на самом деле для всяких тёмных дел используются, в подвале игорный дом открыт, в нём каждый день с семи вечера и до семи утра собирается публика. Рулетка, покер, очко — притон, конечно, нелегальный, но милиция если шмон и устраивает, то аккуратно, у них там стукачи сидят, за всякой шушерой подглядывают, растратчиков ловят на горячем. И Шпуля об этом знает, на рожон не лезет.

— Неплохо, — Ковров довольно улыбнулся, — на этом мы и сойдёмся. Загляну к ним на днях, в картишки перекинусь.