Она была влюблена. Безумно, дико, безоглядно влюблена. Когда Хуан Хосе позвонил ей в дверь, напуганный, весь в крови, и сказал, что они с другом только что ограбили банк, и ему повезло выбраться оттуда живым, а другу нет, и что за ним гонится полиция, она сбежала вместе с ним, не задумавшись ни на секунду. И ни разу не оглянулась.

Позже, когда они были уже в дороге, Мари узнала, что друг Хуана Хосе застрелил одного из охранников. Но все равно она не испытала ни малейших сомнений в том, что поступает правильно. Хуан Хосе никого не убивал, и она хотела быть рядом с ним. Где бы он ни был. В его постели. В его доме, вместе с его матерью и сестрами и пискливыми цыплятами под ногами. Хуан Хосе читал ей стихи на испанском. Водил на танцы. Перед танцами они занимались любовью. И после танцев тоже занимались любовью. Мари чувствовала себя живой — как никогда раньше.

За это стоило отправиться в тюрьму.

Мари положила себе жареных кальмаров. И жасминового риса, и тушеных овощей. И креветочных роллов. И начала есть. Кальмары были горячими. У нее есть еще неделя. Целая неделя.

— Я могу дать тебе пятьсот долларов, — сказала Эллен. — Считай это компенсацией за увольнение.

— Замечательно, — кивнула Мари.

Она возьмет эти деньги. И гораздо больше, чем деньги.

Из своих тридцати лет Мари провела в тюрьме только шесть, но все равно она никак не могла привыкнуть к недавно обретенной свободе, вписаться в окружающую действительность. На самом деле тюрьма оказалась вовсе не такой отвратительной, как можно было подумать.

Жизнь в тюрьме была простой, понятной и расписанной по минутам. Мари ела три раза в день, в одно и то же время, в одной и той же душной столовой. Она всегда сидела на одном и том же месте, в самом конце длинного стола. Работала она в тюремной прачечной. Работа была на удивление тяжелой и требовала больше сил, чем любая другая из тех, что Мари приходилось выполнять раньше. Она научилась управляться с промышленной гладильной машиной, через которую проходили сотни и тысячи простынь, полотенец и комплектов тюремной униформы.

Мари даже подружилась с другой женщиной, работавшей в прачечной. Руби Харт отбывала свои двадцать два года за убийство мужа. Она ударила его по голове горячим утюгом и, что называется, не промахнулась. Она нисколько не жалела о том, что прикончила Гектора. «Иначе, — сказала однажды Руби очень буднично, — я сама была бы сейчас в могиле. — И добавила: — И это было так здорово. Треснуть этого сраного ублюдка прямо по башке».

Руби Харт казалось забавным, что в тюрьме ей пришлось иметь дело именно с утюгом. Ирония судьбы. На самом деле она не хотела убивать мужа.

Все, кто сидел в тюрьме за убийство, имели вполне убедительные мотивы его совершить. Мари, конечно, никого не убивала, но другие заключенные были к ней снисходительны. Это нисколько не напоминало тюрьму, которую обычно показывают по телику.

Руби научила Мари правильно складывать рубашки. Раньше, до того, как ее посадили, она работала в магазине Gap. Вместе они работали ловко и слаженно, загружали и разгружали огромные стиральные машины и сушки, орудовали утюгами. Руби верила, что после тюрьмы можно начать новую жизнь. Пока Мари снова и снова перечитывала «Вирджини на море», она изучала юриспруденцию.

— Готовься к будущему, — часто говорила ей Руби.

По правде говоря, в тюрьме с Мари не случилось ничего плохого. На нее ни разу не напали. Она не подвергалась никакому физическому насилию. Наоборот, она чувствовала себя сильной и опытной. От работы в прачечной ее тело стало крепким и мускулистым, лишние килограммы, набранные за время учебы в колледже, испарились. На выходных у нее оставалось свободное время, чтобы погулять на специально отведенной территории или почитать в камере. Избавившись от необходимости принимать какие-либо решения, Мари в первый раз в жизни по-настоящему расслабилась.

Годы в тюрьме оказались лучше и полезнее долгих лет, проведенных в школе и колледже. Иногда, стоя перед холодильником Эллен, набитым едой, или перед шкафом, полным одежды, или перед целой шкатулкой с украшениями, Мари, растерянная, не знающая, чему отдать предпочтение, скучала по тюрьме.

Хотя Бенуа Донель и не имел работы, каждое утро он уходил из дому. У него был офис, маленький кабинетик в центре города. Там он работал над своим вторым романом. Мари это знала. Она слышала, как он рассказывал Эллен, как продвигается роман, хорошо или плохо сегодня работалось. И сердился, когда Эллен задавала ему слишком много вопросов.

На протяжении того времени, пока Мари была няней Кейтлин, Бенуа отсутствовал ежедневно не меньше шести часов. Но она нисколько не удивилась, когда на следующий день после того, как Эллен ее уволила, он вернулся гораздо раньше обычного. Как раз к обеду Кейтлин.

Мари предложила ему кофе, и он стал пить его из большой синей пиалы. И не отказался от макарон с сыром. Он добавил в макароны масла и ел с огромным удовольствием. Бенуа был французом до мозга костей. Эта дополнительная ложка масла, кофе из пиалы, акцент. И вдобавок Бенуа курил за едой. Кейтлин старалась повторять за отцом, делая вид, что затягивается маленькой морковкой. Мари, откинувшись на спинку стула, наблюдала за ними обоими.

Обед. Трое за столом. Семья. Бенуа курит. Прихлебывает кофе. Никуда не торопится. Он протягивает руку и нежно касается щечки Кейтлин. И Мари это нравится.

Ничего еще не случилось, но скоро случится. Мари была уверена в этом. Она оделась вызывающе: короткая красная мини-юбка, открытая белая маечка, отделанная белым кружевом. Грудь выставлена напоказ. Она знала, что Бенуа придет раньше, ждала его и выбрала свою самую откровенную одежду. У макарон с сыром был мягкий сливочный вкус. Мари смотрела на Бенуа, даже не пытаясь скрыть желание. Все это время, долгие три недели, она изо всех сил старалась не привлекать его внимания. Ее поведение даже могло показаться грубым.

— Как нам здорово, правда? — сказала Мари.

Она потянулась и раскинула руки, как будто хотела обнять все вокруг — солнечный свет, заливающий кухню, Кейтлин с ее морковкой.

— Нам втроем.

— Раньше мы никогда не разговаривали, — заметил Бенуа. — Ни разу за все время, пока ты живешь в моем доме и присматриваешь за моей дочерью. С Кейтлин ты говоришь постоянно, болтаешь без конца, бла-бла-бла, но со мной — никогда. Мы не разговариваем. Я смотрю на тебя — ты отворачиваешься. Интересно, почему? Почему ты со мной не разговариваешь?

Мри обхватила ладонями кружку с кофе.

— Мне самой интересно.

Ей пришло в голову, что Бенуа избегал ее по той же самой причине, что и она его. Он давно ее разглядел. И они специально не заговаривали друг с другом. Потому что знали, что должно произойти. Двое нормальных людей, пытающихся соблюсти приличия.

— Я не помню — почему тебя не было на нашей свадьбе? — спросил Бенуа. — Ты очень давно дружишь с Эллен. Почему же я не встречал тебя до сих пор?

Мари покачала головой.