Перед тем, как вечером отправиться спать, Абсхарон дважды заботливо пересчитывал свои деньги, вытаскивал карандашик, который всегда носил за ухом, и подводил итог своим заработкам. Часть денег откладывалась (ее он в воскресенье клал на книжку и больше не трогал), остальной доход распределялся в уме на нужды его большой семьи. Независимо от того, оставалось еще что-то или нет, Абсхарон, как верующий христианин, не мог заснуть, не обратившись к Господу с благодарной молитвой. И в ночи было слышно, как он страстно шепчет на кухне перед прикрепленным на стену образом распятого Иисуса: «Господи, Ты благодетель мой и детей моих, я прославлю тебя, да святится имя твое… Аминь».

* * *

И непременно нужно сказать несколько слов о Маляке.

Пальцы на руке разные, но, выполняя общую задачу, они работают вместе… Центровой на футбольном поле бросает мяч так, чтобы он упал точно к ногам нападающего, тогда тот поразит цель… Так же слаженно действовали Абсхарон и его брат Маляк. Последний с детства учился кроить рубашки и не бросил это занятие, чтобы, унижаясь, прислуживать в богатых домах, как брат. Невысокого роста, в темной простой одежде, с большим животом и некрасивым полным лицом, он с первого взгляда производил неприятное впечатление. Маляк спешил встретить человека широкой улыбкой, горячо пожать ему руку, дружески побеседовать, похвалить, выказать уважение, согласиться с мнением собеседника (если только оно не затрагивало его насущные интересы), предложить сигарету «Клеопатра» (из мятой пачки, которую он вожделенно доставал из кармана, чтобы каждый раз убедиться в сохранности этого богатства)… Однако у этой чрезмерной доброты была и другая сторона: если требовалось, Маляк становился воплощением бесстыдства, человеком, о котором и не скажешь, что он получил мало-мальское воспитание. В нем сочетались две противоположности: злоба и трусость, дикое желание замучить врагов и страх понести наказание. Нападая, он заходил настолько далеко, насколько позволяло его положение. Если не встречал сопротивления, наступал безжалостно, не зная страха. Если получал серьезный отпор, тотчас же ретировался, позабыв обо всем… Высокое мастерство Маляка и мудрая голова Абсхарона составляли гармоничное целое, и они вдвоем, как говорится, могли свернуть горы… Задумав получить комнату на крыше, они целые месяцы работали над планом. А когда пришел час и Рабаб вошла к Заки-бею, Абсхарон уже стоял на пороге. Он поклонился, улыбнулся с хитрецой и сказал: «Господин, прошу прощения, можно мне ненадолго выйти?» Не успел он закончить фразу, как Заки-бей, всецело занятый своей любовницей, указал на дверь. Абсхарон мягко закрыл ее за собой и, меняясь в лице, застучал своим костылем по кафелю коридора. Исчезла заискивающая жалкая улыбка, вместо нее на лице отразилась серьезная озабоченность. Абсхарон направился к маленькой кухне, расположенной около входа в квартиру, осторожно осмотрелся, затем приподнялся, опираясь на костыль, чтобы легонько отодвинуть образ Девы Марии на стене, прикрывающий небольшое отверстие. Он сунул туда руку, извлек несколько пачек крупных купюр и стал их лихорадочно прятать за пазухой и по карманам. Потом бесшумно вышел из квартиры, крепко закрыв за собой дверь… Добравшись до выхода из здания, он повернулся на костыле направо и подошел к комнате привратника. Оттуда неожиданно появился его брат Маляк, таившийся в ожидании. С одного взгляда братья поняли друг друга и через несколько минут уже направлялись по улице Сулейман-паши в автомобильный клуб, чтобы встретиться с адвокатом Фикри Абдель Шахидом, управляющим домом Якобяна. Братья заранее готовились к этой встрече и обсуждали ее месяцами, поэтому им не о чем было говорить по дороге. Они шли молча. Абсхарон начал читать молитвы Деве Марии и Иисусу, прося у них помощи. Маляк же напрягал мозги, подбирая слова, с которых он начнет разговор с Фикри-беем, чтобы произвести впечатление. Последние несколько недель он собирал информацию об этом бее и выяснил, что ради денег тот был готов на все, кроме того, любил вино и женщин. Маляк сходил к нему в офис на улицу Каср ан-Нил и подарил дорогую бутылку виски «Old Bar», потом завел откровенный разговор о железной комнате, пустующей после смерти Атыи, продавца газет, который жил и умер в одиночестве, а комната его отошла владельцу здания. Обстоятельства бросали Маляка из одного магазина в другой, и после тридцати он стал мечтать, что откроет в этой комнате лавку… Когда Маляк посвятил Фикри в суть дела, тот потребовал минуту на размышление и после уговоров со стороны Маляка и его брата согласился отдать им комнату, но не менее чем за шесть тысяч фунтов. Он назначил братьям встречу в автомобильном клубе, где обедал обычно каждое воскресенье… Братья вошли в клуб, и Абсхарону стало страшно в таком шикарном месте. Он принялся разглядывать натуральный мрамор, покрывающий стены и пол, и мягкий красный ковер, который тянулся от лифта. Маляк почувствовал это и ободряюще сжал брату локоть, затем вышел вперед, тепло поздоровался за руку со швейцаром и спросил его о Фикри Абдель Шахиде. На тот день Маляк был знаком с работниками клуба уже две недели. Он расположил их к себе лестными разговорами и тем, что подарил несколько белых галабей, поэтому официанты и другие служащие наперебой приветствовали братьев и проводили их в ресторан на втором этаже, где Фикри-бей обедал со своей белой полной подругой. Братьям не подобало прерывать трапезу бея — они подослали человека сообщить об их приходе и сели ждать адвоката в отдельной боковой комнате. Не прошло и нескольких минут, как появился толстяк Фикри Абдель Шахид с большой залысиной и красно-испитым, как у иностранца, лицом. Его глаза в красных прожилках и слегка заплетающаяся речь говорили братьям о том, что он слишком много выпил. После обмена приветствиями и любезностями Абсхарон стал хвалить бея за его доброе сердце, говорить, что своими делами он похож на Христа Спасителя. Он вновь и вновь рассказывал о том, как бей прощает многим своим клиентам долги по счетам, если только обнаружит, что эти униженные бедняки не могут заплатить (а его брат Маляк изумлялся услышанному)…

— Ты знаешь, Маляк, что говорит Фикри-бей бедному поручителю, когда тот приносит деньги? — спрашивал Абсхарон и сам же быстро отвечал: «Он говорит ему: иди и поклонись Господу нашему Иисусу, ведь он сполна вернул мне твой долг!» Маляк причмокнул, сложил руки на своем большом животе и опустил глаза. Притворившись растроганным, он произнес: «Вот настоящий христианин». Однако Фикри, хотя и был пьян, внимательно следил за их словами и, недовольный намеками, сказал, решительно поставив точку в разговоре:

— Вы принесли деньги, как договаривались?!

— Конечно, господин бей! — вскрикнул Абсхарон.

И добавил, вручая ему две бумаги:

— Вот контракт, как договаривались, господин. Господи, благослови!

Он сунул руку за пазуху, чтоб вытащить деньги. Как и условились, он принес шесть тысяч, но рассовал деньги по разным местам, чтобы оставить себе возможности для маневра. Абсхарон извлек четыре тысячи и протянул их бею.

Тот закричал со злостью:

— Что это? Где остальное?!

Тут братья в один голос, словно исполняя оперную партию, стали умолять его: Абсхарон — задыхающимся голосом с хрипотцой, а Маляк — высоким, тонким и пронзительным. Слова их путались, смысла было не разобрать, однако в целом они взывали к милости бея, клялись пришествием Христа, что взяли эту сумму в долг и действительно не могут заплатить больше. Фикри-бей не сдавался.