Джейн выбралась из постели и, ежась от пронизывающего холода, прошла по коридору к Бекке. Оттуда лился типичный репертуар вечерней кофейни — томительные струнные баллады, которые при появлении Джейн тотчас оборвались.

— А стучать уже не принято?

Бекка давно оставила бесплодные попытки вписаться в телерекламные стандарты, прошла эпоха беговых кроссовок и гелей для волос. Свой зашкаливающий вес она прятала теперь за изгибами акустической гитары. Выпускной класс, а девочка даже альбом на память заказывать отказалась. Фланелевая рубашка, футболка «Рокси Мьюзик», черные спортивные штаны. Кто бы сомневался…

Джейн обвела непреклонным взглядом комнату — горы одежды, которую спасет лишь костер, и нагромождение грязных тарелок на столе и тумбочке. Запах вокруг стоял соответствующий.

— Ну что, мадам Кюри, как проходит эксперимент?

— Я занята, мам, музыку пишу.

— А я думала, период полураспада барахла вычисляешь.

— Сколько лет этой шутке?

— Ты почему не ложишься? Час ночи.

— А ты почему?

— Не спится.

Толстые дреды при каждом повороте головы лениво покачивались, словно бахрома резинового занавеса на автоматической мойке машин. Между тяжелыми тусклыми прядями просвечивала бледная кожа. Когда девочка откинулась затылком на изголовье кровати, дреды самортизировали, как подушка.

— Мам, а ты не думаешь, что он симулирует?

— Симулирует?

— Ты пробовала погуглить? Спроси в «Гугле», посмотри, что выпадет.

— Что именно погуглить?

— Вот и я об этом.

— И что выпадает?

— Какие-то заболевания у лошадей, наевшихся ядовитой травы.

— Это не значит, что он симулирует.

— Ну не симулирует, а как сказать-то?.. Типа сдвиг такой.

— Природа заболевания пока не установлена. Он считает, что вряд ли это психическое. Ему кажется…

— Да знаю, знаю. Он думает, это ноги, сами. Но мне что-то не особенно верится. По-моему, он просто едет крышей.

— Последи-ка за языком, барышня.

— Его все устраивает — иначе он бы с собой справился.

— Как ты со своим весом? — спросила Джейн. Бекка дернулась, будто от пощечины, и на секунду, прежде чем разразиться упреками и слезами, мать и дочь застыли, осознав вдруг после долгого взаимного безразличия, какую боль могут друг другу причинить. В Джейн полетел медиатор.

— Уходи!

— Прости, я не должна была так говорить.

— Уходи!

— Я просто хотела, чтобы ты поставила себя на его…

— У-хо-ди!

В комнате было холодно. К облегчению Джейн, Тим никуда не делся, спал поверх постели в пуховике, словно прикорнув на минутку. В темноте слышалось его неровное, тяжелое дыхание, и пахло потом.

Джейн забралась под одеяло. Холод ее не пугал, наоборот, даже радовал. Сегодня ты молодая женщина, а завтра — одышливый комок тревожных симптомов. Приливы жара, ночной пот, перепады настроения, бессонница… И никакой человеческой возможности объяснить ему, мужчине, каким испытаниям подвергает ее собственный организм. Можно поговорить с гинекологом, тот поймет. Можно поговорить с подругами. А у него слово «приливы» в одно ухо влетит, в другое вылетит. Как, наверное, мучились бы доктора, убеждая ее, что это «просто сдвиг», и как мучилась бы она сама, описывая симптомы, о которых больше никто никогда не слышал. К счастью, нужды в этом нет. Ее недуг широко распространен, фармацевтические компании тратят миллионы на лекарства, облегчающие страдания. Пусть с каждым приливом она сражается сама, но в этой войне она не одинока.

После наступления менопаузы Джейн перестала задаваться вопросом, не сходит ли ее муж с ума. Она вообще перестала задаваться вопросами. Она не знала, чем он одержим. Не могла знать. Ей было все равно. Он не понимает ничего в приливах, а она — в хождениях. Они с ним словно два непроницаемых шара, соприкасающихся одной точкой поверхности, но не пересекающихся, не способных дышать тем, чем дышит другой. Джейн предпочла поверить мужу на слово: если он говорит, что сбой происходит не в голове, а в мышцах, значит, так оно и есть.

Специалисты выдвигали разные предположения — клинический бред, галлюцинации, даже диссоциативное расстройство личности. Но он говорил: «Нет, я себя знаю». А еще: «Я просто себя не контролирую». Психика не нарушена, разум остается ясным. Если он не владеет собой, значит, что-то владеет им. Не в оккультном смысле, нет. Просто какая-то неизвестная структура организма захватывает власть и подчиняет себе тело — перепуганная душа мчится на потерявшем управление поезде неразумной материи, таращась в ужасе из кабины машиниста. И это он, ее муж. Джейн протянула в темноте руку и коснулась укутанной в пуховик груди.

7

На следующий день она, словно в вязком тумане, вела переговоры, принимала предложения и планировала показы на конец недели. Между делом звонила Тиму на работу. Он всегда снимает трубку с первого гудка, а секретарь — с третьего, поэтому на втором гудке можно дать отбой и перезвонить позже. Снова и снова она попадала на второй гудок и сразу же вешала трубку. Связываться через секретаря не хотелось. Лучше не знать, вышел ли Тим из офиса. Пока не знаешь наверняка, можно представлять его на заседании в кондиционированном конференц-зале — элегантные костюмы, стаканчики с латте, стопки переданных противной стороной материалов по делу… Ради этой корпоративной пасторали он и живет. Ради нее пала жертвой дверца от бардачка — ради незыблемости, ради вечного триумфа гладкой жизни без встрясок. Да здравствует обыденность!

В начале вечера она снова набрала его номер, и снова он не ответил. Не ответил, потому что как раз входил к ней в офис. Едва Джейн положила трубку — и вот он, собственной персоной, стоит на пороге с цветами.

— Прости за вчерашнее, — сказал Тим. — За кулачный бой в машине.

Он вручил ей букет, и они отправились на ужин.

До нью-йоркских заведений этот итальянский ресторанчик не дотягивал, однако еда оказалась вполне сносной. В интимном полумраке с одинаковой легкостью давались как предложения руки и сердца, так и просьбы о разводе. Джейн с Тимом сидели в конце зала, в полутемной кабинке с ковролином винного цвета, обмакивая хлеб в оливковый тапенад. За окном снова шел снег, освежая и подкрахмаливая поблекший зимний пейзаж.

Рюкзак по обоюдному согласию решено было оставить в машине.

— В пять вечера! — восхитилась Джейн. — Да еще с цветами! Я думала, на такие подарки вправе рассчитывать лишь раковые больные.

Тим ел жену глазами, словно рядом дожидалась охрана, готовая по истечении отведенного времени увести его назад в камеру, а Джейн останется только брести в слезах обратно к машине. В его взгляде читалась исповедальная искренность, и Джейн уже настроилась выслушивать извинения — за поздние приезды с работы, за упущенные возможности, за лакуны супружеских будней. Но Тим только улыбнулся и поднял бокал.