— Только, чур, без спроса ничего не трогать! Уговорились? — предупредил Крылов, почувствовав, что дети успокоились и начали осваиваться в лагере.

— Ага, — за всех ответил мальчишка, посуливший кликнуть на помощь успенских мужиков. — Поглядеть интересно! — и тронул рукой ближнюю к себе корзину.

— Что ж, посмотрите, — разрешил Крылов. — А ты у них за главного показчика будешь. Как зовут-то тебя?

— Федька я. Дупловский.

— Дуплов Федор, значит?

— Ну.

Подчеркнуто осторожно ребятишки сунулись к корзинам. Отбросили крышки — и разочарованно замерли.

— Тю! Трава напхана…

— А ты думал, тут пряников под закрутку? — рассмеялся Крылов.

— Зачем она вам, дяденька? Эвон в лесу сколь, — подала голос Нюшкина сестренка.

— Это не простая трава, — пояснил Крылов, опускаясь на корточки рядом с детьми. — Растения тут — особенные. В лесу вы их не найдете. В нашем, я имею в виду, лесу. Редкие это растения. Заморские. А ну, давай-ка во-он ту плетенку… Так. Сейчас лечить будем, — и он положил на холстину расколотый горшок с иглистым растеньицем и начал выбирать глиняные черепки из кома земли, перевитого белыми, причудливо изогнутыми корнями.

Больше всего он опасался за эту хрупкую неженку — и надо же было так случиться, чтобы пострадала именно она! Бедная квинслендская елочка! Вид ее нездоров. Кожистые листочки, похожие на хвоинки, обмякли. Ветви, горизонтально простертые от самого основания, провисли. Верхушка свернулась запятой. Нужно было сразу ею заняться, как только лагерь поставили, а он заговорился, пошел за глиной, отвлекся от главного.

— Это араукария, — задумчиво рассматривая растение, сказал он притихшим детям. — Из далекой страны Австралии. За океаном которая. Не слыхали? Ну, ничего. Жизнь долгая, еще услышите.

А, может, кто из вас и путешествовать станет. Как наши знаменитые путешественники Николай Михайлович Пржевальский и Николай Николаевич Миклухо-Маклай. Представляете, Миклухо-Маклай не побоялся отправиться к дикарям, к папуасам, и долго жил там и стал их другом… «Таморус» называли его папуасы, которых все считали людоедами, и никогда не обижали нашего путешественника. А знаете почему? Потому что он показал им свои мирные намерения. Пришел в деревню, где жили людоеды, без оружия. Улегся на траву и заснул. Дикари обступили его и долго смотрели, как он спит. И поверили ему, — рассказывая, Крылов продолжал работать: обрезал сломанные корешки, размял комочки земли; дети слушали его, притаив дыхание. — Так вот, эта елочка зовется араукарией… Хотя местные жители, австралийцы, называют ее «буния-буния». Смешно, говоришь, Федя? Верно, смешно. Буния-буния. А вырастает она могучая да красивая. Любо-дорого поглядеть! В Австралии той тепло. Можно сказать, даже жарко. Снега не бывает. Вокруг теплый океан. А у нас в России зима, холодно. Как сделать, чтобы такие вот бунии-бунии и у нас росли? И надумали люди большие стеклянные дома для растений строить. Оранжереи называются. В таких домах заморские цветы, деревья и живут. Тепло. Земля хорошая. Воды вдосталь. Отчего не расти?

Он заметил, как изменилось отношение детворы к содержимому корзин, и вновь загорелись интересом внимательные глаза.

— А ты откуль будешь, дяденька? — солидно спросил длинноногий Федька.

— Из Казани.

— Там стеклянные дома есть?

— Есть.

— Куда ж ты сейчас? Продавать ли чо ли?

— Нет, — улыбнулся Крылов. — Не продавать. А везу я их всех, — он сделал широкий жест, как бы обнимающий обоз, — в город Томск. Слыхали про такой?

— Ага! Это знаем! — обрадованно замотали головами ребятишки. — Ну еще бы! Город Томской не Австралия, о которой, конечно же, никто и слыхом не слыхивал, а свой, сибирь-город. Сосед, можно сказать. Случалось, успенские мужики-кислороты в извоз к томским купцам нанимались. Воротясь ко двору, рассказывали: мол, большущий город, на улицах сальные свечи в фонарях горят, городовые стоят. А купцы томские бога-а-тые да чудные люди! Один, сказывали, себе терем построил. На берегу реки. А из подполья — ход такой. Кто с золотишком зайдет, того топором по голове тюк — и в подкоп. А золотишко — себе…

— Ну, это сказки, — рассмеялся Крылов. — Вы, не больно-то всему верьте. Даже вашим бывалым-хожалым. Город Томск — хороший город. Там живут, конечно, разные люди, но много добрых и умных. Вот и университет скоро там откроется…

— А кто это? — спросила Нюшкина сестра.

— Университет? — озадачился Крылов, как бы половчей объяснить непонятное слово. — Университет — это школа. Большая школа.

Для взрослых. Поучатся они годов пять — и врачами, докторами сделаются. Вас лечить смогут. Понимаете?

— Понимаем! Только у нас дохтура нет. Бабка Швейбиха есть. Дед Балюк зашоптыват. Я однова серпом ногу срезал, дак он зашоптал. «Кров, кров, бегла через ров. Рова не стало — и кров перестала», — сказал Федька, доверчиво глядя Крылову в глаза. — А еще он с лешими говорит.

— Ваш дед Балюк не лечит, а сказки рассказывает, Федя, — ласково тронул мальчика за плечо Крылов. — Тем более про леших и про чертей.

— А что, леших и чертей не быват? — замирающим голосом спросила стриженая девочка, застенчиво натягивая белый платочек на лысенькую, как после тифа, голову.

— Не бывает.

— А бабушка говорит — есть. В доме — домовой али дедушка-суседушка. В лесу — лесной. В воде — водяной, а в поле — полевой! Если огороды начнешь зорить, то придет полудница, старуха в лохмотьях и с клюкой, и уташшыт.

— А еще ходит Шулюкин, — несмело поддержала ее другая девочка, некрасивая, с застывшей в неестественном положении кривенькой шеей.

— Это еще кто такой? — весело удивился Крылов. — Что-то не встречался он мне раньше. Расскажи, милая.

— Он это… молодой такой, — послушно начала девочка. — Парень такой… В красной рубахе и синих штанах. Где хочет, там и вскочит. Когда святки, в куклы играть нельзя. Шулюкин-наряжунчик уташшыт. Все девчонки его боятся!

Крылов с жалостью смотрел на детей, сидевших полукружком возле него. Качал головой. Добро бы сеять в этих сердцах, а не сорняки предрассудков. И семена уж взращены, и светильники разума возжжены, да пахарей не хватает… Немного ныне наберется желающих нести светильник во тьму. Велика Россия, необъятна, сотней плугов не вспашешь, десятком светильников не разгонишь мрак…

«Бог даст, может, для этих-то ребятишек хоть что-нибудь переменится к лучшему. Им еще расти и расти», — попробовал утешиться Крылов, в который раз чистосердечно и неопределенно надеясь на светлое будущее. Без надежды, без веры он не мог существовать, иначе сама жизнь делалась непосильной, бессмысленной.

— Шулюкин — это тоже сказка, — вздохнул он. — Да вы не гневайтесь на меня! Я не против сказок. Только не надо всего на свете бояться. Человек сильный. Он силен разумом. Знаниями. Он сильнее Шулюкина, потому как сам же про него и сочинил, придумал. Уразумели, воробьи?