Охватив голову руками, пан Казимир сидел за столом, тупо глядя на подмигивающий глазок включенной на прием рации. В дверь постучали, на пороге появился инженер-капитан, и майор, подняв голову, молча показал ему на место против себя. Инженер сел, подождал, кинул взгляд в угол, где стояла рация и, не удержавшись, спросил:

— Пан майор… Как?

— Хуже некуда…

— Так что… — инженер помолчал. — Будем решать?

— Наверное… Скажите, капитан… — Пан Казимир замялся. — Что надо предпринять в первую очередь?

— Я думал над этим…

Инженер достал из кармана сложенный вчетверо лист бумаги и положил на стол.

— Здесь перечень всего, что интересует Лондон, из того, что мы практически можем забрать с собой.

— Так… — Пан Казимир накрыл ладонью листок. — Ну а если все-таки русские?

— Как? — Инженер усмехнулся. — Рыбчинский вернулся ни с чем, а что касается ожидавшегося русского контрнаступления, то…

— Ясно… — Пан Казимир глухо кашлянул. — Думаю, шифровку надо отправлять сегодня же…

Договорить майор не успел. Снаружи послышался встревоженный выкрик, дверь с треском распахнулась, и в бункер влетел поручик Вукс.

— Пан майор, часовые задержали неизвестного!

— Где? — пан Казимир вскочил.

— У ближнего поста.

— А ну за мной! — и пан Казимир, бывший с момента появления Вукса в состоянии взведенной пружины, первым выбежал из бункера.

Трава раздражающе цеплялась за носки сапог, и майор, выругавшись, с бега перешел на шаг. Вряд ли выигранные минута или полторы могли что-нибудь изменить. Сейчас пан Казимир не сомневался: пока они с инженером выбирали приемлемый вариант, в действие вступил третий и, пожалуй, решающий фактор.

Задержанный, обычный сельский мужик с головы до ног вывалянный в грязи, сидел на какой-то коряге и тупо смотрел перед собой. Когда пан Казимир в сопровождении офицеров, чертыхаясь, выбрался из кустарника, он даже не прореагировал на их появление.

Поручик Мышлаевский, стоя чуть в стороне, нервно покусывал травинку, и первым делом пан Казимир обратился к нему.

— Ну что тут у вас произошло?

Мышлаевкий отшвырнул обкусанный стебелек и доложил, заменяя чин пана Казимира короткой паузой.

— Извините… Мои люди недоглядели. Я учту…

Сейчас пану Казимиру было не до церемоний.

— Где Рыбчинский? — прервал он Мышлаевского.

— Должен подойти… Я послал за ним.

— Добро! — пан Казимир кивнул и обратился к солдатам: — Этого как задержали?

— К лагерю подбирался. А мы сменялись как раз. Ну и сцапали.

— Он что, такой мокрый и был, или это вы его?..

— Такой и был. Видно, посты болотом обойти хотел.

Пан Казимир жестом приказал Вуксу подойти ближе и, шагнув к задержанному, негромко спросил:

— Говори, зачем в лес приперся?

— По дрова… — тупо отозвался мужик.

— Ты что, в болоте дрова искал?

— А шо, не можна?

В ту же секунду Вукс, стоявший сзади, влепил мужику оглушительную затрещину. От удара тот кубарем покатился с коряги и испуганно вытаращился на поручика.

— Будешь говорить, пся крев? — лениво спросил Вукс.

— А шо казати?.. — неожиданно плаксиво заныл мужик. — А шо казати? Сами посилають, й сами ж бъють…

Пан Казимир предостерегающе поднял руку и жестом показал своим людям, что мужик не догадывается, кто они. Скорее всего, оружие и разномастная одежда сбили задержанного с толку — их можно было принять за кого угодно.

В этот момент из кустов выскочил запыхавшийся Рыбчинский. Поручик, как отвечающий за зону, должен был знать местных, и пан Казимир обратился к нему:

— Наш? — майор ткнул пальцем в задержанного.

— Вроде… — Рыбчинский присмотрелся повнимательнее и спросил уже прямо у мужика: — То твой хутор за лесом?

— Ну мий, а шо? — уже охотнее протянул мужик, не переставая косить глазом на пана Казимира и Вукса.

— Значит, ясно… — Вукс демонстративно достал пистолет.

— Минутку… — остановил поручика пан Казимир и обратился к Рыбчинскому: — Хутор у него большой?

— Большой, — кивнул Рыбчинский. — Лошади, коровы, свиньи…

— Спалить все!

Мужик враз свалился с коряги и на четвереньках пополз к майору.

— Не палить! Прошу, не палить!..

Майор спокойно ждал, пока пленник не подползет ближе. Его ход удался, и теперь с мужиком можно было говорить «по душам»…

— Ну, так зачем в лес приперся?

— Так я ж кажу, що ви ж сами посылали!

— Это кто же мы? Я вроде тебя никуда не посылал, — пан Казимир позволил себе короткую, строго отмеренную усмешку.

— Ой, боженьки ж!.. — мужик привстал на колени и, как петух, захлопал себя по ляжкам. — Так я ж не кажу що то саме вы!.. Вы, то е полиция. А мени казав з того… Як його, як… О, з «ляндинсты»!.. Як же його?.. О, згадав! То самі пане Меланюк казав мени щоб я до лясу шукаты йшов!

— Искать? Что? — сразу насторожился пан Казимир.

— Та, дурныци!.. Тут десь за рик тому литак впав, от пане Меланюк и наказав мени уламки шукаты…

Офицеры молча переглянулись, и сердце у пана Казимира ухнуло. Его самые худшие опасения подтверждались. С этого момента счет времени пошел на часы. И от того, когда ждет с докладом своего перемазанного грязью соглядатая неизвестный «пан Меланюк», зависело, что даст телеграмма в Лондон, если Мышлаевский отправит ее немедленно…

* * *

Над полуобвалившимися зубцами крепостных стен неслись низкие рваные облака. Сырость, нагнанная ветром с недальних болот, висела в воздухе, и летний день казался по-осеннему холодным. Во всяком случае, Меланюк, вызвавшийся сопровождать «Кобзу», время от времени ежился даже в своем теплом френче.

Здесь, в замке, немцы устроили лагерь для военнопленных, и сейчас Пилюк, «референт проводу в справах идеологичных», с разрешения германских властей выступал перед солдатами, стремясь склонить их в сторону «национальной идеи».

Строй пленных в изодранном обмундировании, с мелькавшими здесь и там повязками, повторял изломанный треугольник замкового двора, оставляя свободным только плотно утоптанную середину и широкий проход к воротной башне. Изможденные лица лагерников были сосредоточенно-угрюмы и, чем громче Пилюк выкрикивал свои лозунги, тем ниже опускались головы.

Посреди плаца, отдельной обособленной группой стояли чины лагерной администрации и несколько сопровождавших «Кобзу» националистов. Меланюк пристроился сбоку, как раз за спиной «дольметчера» — переводчика из эмигрантов, с дотошной педантичностью растолковывавшего немцу-коменданту каждое слово оратора.