Вернон (в сторону). Война объявлена! Она разогнала всех, прогонит и меня.

Годар. Доктор, вы здесь на правах члена семьи; скажите мне, что вы думаете о мадемуазель Полине?

Доктор встает, оглядывает его, сморкается и молча отходит. Звонят к обеду.

Те же, Наполеон и Феликс.

Наполеон (вбегает). Папа, папа! Ведь правда, что ты позволил мне ездить верхом на Коко?

Генерал. Конечно, позволил.

Наполеон (Феликсу). Вот видишь!

Гертруда (утирает лоб сына). Как он разгорячился.

Генерал. Но с условием, чтобы тебя кто-нибудь сопровождал.

Феликс. Значит, господин Наполеон, я был прав. Наш шалунишка, барин, решил один объездить на пони всю окрестность.

Наполеон. Он за меня боится! А я сам ничего не боюсь.

Феликс уходит. Опять звонят к обеду.

Генерал. Поди-ка, я тебя за это поцелую. Настоящий гвардеец растет!

Вернон (смотря на Гертруду). В отца-гвардейца пошел!

Гертруда (резко). Характером он весь в отца, а наружностью похож на меня.

Феликс. Кушать подано.

Гертруда. Однако где же Фердинанд? Он всегда такой точный. Наполеон, сбегай к фабрике, посмотри, не идет ли Фердинанд, и скажи ему, что уже звонили к обеду.

Генерал. Да нам незачем его ждать. Годар, предложите руку Полине.

Вернон предлагает руку Гертруде.

Э, э, Вернон! Тебе бы пора знать, что никто не имеет на это права, кроме меня.

Вернон (в сторону). Ей-богу, он неизлечим.

Наполеон. Фердинанд там, в главной аллее... я его видел.

Вернон. Дай же мне руку, тиран!

Наполеон. Держи, тиран. Вот я сейчас тебя потираню, и здорово... (Вертит Вернона.)

Фердинанд один. Осторожно выходит из комнаты Полины.

Фердинанд. Мальчишка меня спас, но как это его угораздило увидеть меня в аллее? Еще одна такая неосторожность — и мы погибли. Надо во что бы то ни стало выпутаться из этого положения. К Полине сватаются... Годару она отказала. Генерал, а особенно Гертруда постараются узнать причины отказа. Сейчас выйду на веранду и сделаю вид, будто я пришел по аллее, как сказал Леон. Лишь бы не заметили из столовой... (Наталкивается на Рамеля.) Эжен Рамель!

Фердинанд и Рамель, потом Феликс.

Рамель. Какими судьбами, Маркандаль...

Фердинанд. Тс!.. Никогда не произноси здесь этого имени. Если генерал узнает, что я — Маркандаль, что это моя фамилия, — он пристрелит меня, как бешеную собаку.

Рамель. Да почему же?

Фердинанд. Потому что я сын генерала Маркандаля.

Рамель. Которому Бурбоны отчасти обязаны тем, что им пришлось совершить вторичное путешествие[5].

Фердинанд. В глазах генерала Граншана покинуть Наполеона и служить Бурбонам — значит изменить Франции. Увы, мой отец подтвердил, сколь правильно это мнение, ибо умер от горя. Итак, помни, меня здесь зовут Фердинанд Шарни, по фамилии моей матери.

Рамель. А что ты тут делаешь?

Фердинанд. Я на фабрике и директор и кассир; словом, как мэтр Жак[6], — на все руки мастак.

Рамель. Да что ты? Что же тебя заставило?..

Фердинанд. Многое. Отец все промотал, даже состояние моей бедной матери; она живет теперь на вдовью пенсию в Бретани.

Рамель. Как! Неужели твой отец, командир королевской гвардии, занимавший такое блестящее положение, умер, ничего тебе не оставив, не оставив даже покровителей?

Фердинанд. Если человек предает своих единомышленников, меняет убеждения, — значит, у него к тому имеются особые основания...

Рамель. Хорошо, хорошо, довольно об этом.

Фердинанд. Мой отец сам был игроком... Вот почему он так снисходительно относился ко всем моим сумасбродствам... Ну, а тебя-то что сюда привело?

Рамель. Две недели тому назад я был назначен прокурором окружного суда в Лувье.

Фердинанд. Мне называли... да, помнится, я сам читал другую фамилию.

Рамель. Де ла Грандьер?

Фердинанд. Вот, вот!

Рамель. Чтобы иметь возможность жениться на мадемуазель де Будвиль, я испросил разрешения присвоить, как и ты, фамилию моей матери. Семейство Будвилей покровительствует мне, и через год я, несомненно, буду назначен товарищем главного прокурора в Руан... А это уже ступень к Парижу...

Фердинанд. А зачем ты явился сюда, в нашу мирную обитель?

Рамель. Наблюдать за следствием по делу об отравлении. Начало удачное!

Входит Феликс.

Феликс. Сударь! Барыня беспокоится.

Фердинанд. Скажи, что я занят.

Феликс уходит.

Дорогой Эжен, в случае, если генерал... А он, как все старые вояки не у дел, очень любопытен... Так вот, если он спросит, где мы с тобою встретились, — не забудь сказать, что на главной аллее. Это для меня очень важно. Вернемся, однако, к делу. Значит, ты приехал сюда из-за жены нашего старшего мастера, Шампаня? Но ведь он невинен, как младенец.

Рамель. Ты веришь этому? А мы, судейские, за то и получаем жалованье, чтобы не верить. Я вижу, ты все тот же, ничуть не переменился за годы нашей разлуки, — все такой же благородный, восторженный юноша, словом — поэт. Поэт, который вкладывает поэзию в жизнь, вместо того чтобы выкладывать ее на бумагу... который верит в добро, в красоту. Ну, а царица твоих грез, твоя Гертруда, — что с нею сталось?

Фердинанд. Тс! Нет, не министр юстиции, а само небо послало тебя в Лувье, — ибо я поистине в ужасном положении, и сейчас мне особенно нужен друг. Слушай, Эжен, поди сюда. Я обращаюсь к тебе как к школьному товарищу, как к наперснику юности; надеюсь, для меня ты никогда не будешь прокурором? Из моих признаний ты поймешь, что должен хранить их свято в тайне, как духовник.

Рамель. Уж не уголовное ли что-нибудь?

Фердинанд. Брось! Такое преступление охотно совершил бы любой судья.