Но вышло по-другому.

Старшая внучка выросла красавицей. Подругами для нее были сестры; казалось, и не надо ей больше никого, да и не было никого больше в Сергеево, как стали называть вскоре их одинокий, окруженный полями да останками пяти старых изб дом. Она много смеялась, во всем была заводилой, и сестры обожали ее. Но стоило заговорить, например, о поездке на ярмарку – замыкалась и мрачнела.

– Поехали, – уговаривал дед.

– Ну ее, – отмахивалась внучка. – Не хочу. По дому дел много.

– Почему не хочешь?

– Не хочу, и все. Что там делать?

– А с девчонками познакомиться?

– Чего с ними знакомиться? У нас своих полон дом.

Но однажды вечером, накануне большой ярмарки в Перхурово, разразилась страшная гроза. Черная туча легла на небо, а под ней летели, едва касаясь ее брюха, легкие желтые облака, словно обрывки солнечного света, разодранного в клочья. Ветер дунул, склонил к земле деревья, вывернул наизнанку листья, и они вдруг оказались серебристыми, словно их поцеловала зима.

Громыхнул и раскатился над полями гром; от этого удара внучка, мывшая у печи посуду, вздрогнула. Она подошла к окну. «Шшшшш…» – пожаловалась ей растрепанная липа, похожая на бабу, которую муж, ухватив за волосы, тянет за собой и хочет бросить на землю.

Вилки были брошены в лохани, остывала вода, а внучка уже стояла на крыльце, и в лицо ей бил ветер, напитанный влагой. Мать ее загоняла кур, отец сгребал под навес разложенное во дворе для просушки сено, ей кричали что-то, но она не слышала. Блеснула молния, взревел гром. Испуганная бабушка попыталась затащить внучку в дом, но та не поддалась: уселась, как птица, на перила крыльца, вцепилась в них побелевшими от напряжения пальцами и смотрела поверх забора туда, где резкая линия горизонта лежала меж чернотой тучи и яркой зеленью поля. Рухнул стеной небывалый ливень, стремительно потекли по тропинкам и межам ручьи, несущие на спинах яркую белую пену.

Внучка сидела и смотрела, сбросив на пол рубаху, которую вышедшая на крыльцо мать набросила ей на плечи для тепла.

Она ушла в дом лишь тогда, когда гром превратился в далекий отзвук, молния почти растаяла на фоне побледневшего от страха неба, а дождь стал мелким и слабым.

На следующее утро внучка встала проводить деда с бабушкой на ярмарку. Она стояла у телеги и молча смотрела на ярко-желтый песок, намытый на дорожку дождем. Песок был гладким, блестящим и словно заплетенным в небрежную косу.

– А можно, я тоже поеду? – спросила она вдруг, и дед согласился.

Ярмарка была большой: Перхурово всегда было популярным дачным местом, а за последние десять лет еще больше выросло, принимая бездомных, ищущих крова и работы людей.

Большие, крытые двускатными крышами лотки для товаров ставили посреди поля на окраине села. Цвета ярмарки в те годы были спокойными: здесь торговали самым необходимым, жизнь только устанавливалась, и людям было не до красоты. Торговали солью и сахаром, тканями и домашним вином. Дед Сергей привозил мед: отец его был пасечником, в старом доме нашлись роевник, медогонка, рамки с натянутой струной да старые ульи; первый рой дед снял в лесу тем же, самым первым, летом.

Внучка сначала стояла возле телеги, потом прошлась по рядам, но, утомленная однообразием товара, скоро вернулась.

И вдруг послышались в стороне почти забытые дедом звуки гитары.

– Что там? – удивился он.

– Посмотрю, – пожав плечами, ответила внучка.

Она прошла несколько шагов и увидела кучку парней и девчонок, которые сидели на поваленном стволе березы и щелкали молочные семечки, выковыривая их из двух огромных черно-желтых голов подсолнуха.

Играл паренек – маленький и невзрачный, почти целиком скрывавшийся за крутобокой гитарой. Внучка слышала музыку впервые за десять лет, ей нравилось это полузабытое удовольствие, и вспоминался вчерашний, счастливый, вызванный грозою восторг.

Ее разглядывали, перешептываясь. Парни, которых было немного, – с жадным интересом. Девчонка с длинной черной косой жгла ее глазами, заранее готовилась ненавидеть. Маленькая рыженькая худышка почему-то хихикала; две большие, дебелые блондинки смотрели тупо и угрожающе. Но, слушая нестройные звуки, что с трудом складывались в мелодию, Сергеева внучка ничего не замечала.

– Привет, – сказал один из парней. – А ты ведь не наша.

Внучка кивнула:

– Я сергеевская, – и снова перевела взгляд на гитару.

– А что, – продолжил парень, – вы, сергеевские, все такие красивые?

– Все, – огрызнулась она, – дай послушать!

Парень, посмеиваясь, отошел и принялся смотреть на нее со стороны, зато подошла и встала на его место чернявенькая яркая девчонка.

– Слышь, Сергеева, – шепнула она, обдав внучку едким запахом чеснока и свежего пота, – шла бы ты отсюда. Волосы повыдираю, слышь?

Сергеева внучка, ничего не ответив, глянула на парня: в ней еще играла злость вчерашней грозы. Он улыбался ей широко и открыто, а она, не вполне понимая, что делает, вдруг подмигнула и бросилась прочь, за угол ближней избы.

Парень осторожно огляделся: чернявая успокоилась, увидев, что соперница исчезла, и слушала гитару. Тогда он тоже нырнул за угол. Чтобы догнать девушку, ему пришлось бежать. Она, казалось, уже забыла о том, что сама поманила его, и спокойно шла в сторону леса, прочь от ярмарки и села.

– Привет, – сказал он, нагнав ее.

– Привет, – ответила она.

– Я – Андрей.

– Надюша…

Оказавшись с Андреем один на один, Надюша вдруг испугалась, да так сильно, что назвала себя домашним, не для всех предназначенным, именем.

Она плохо помнила остаток того дня и очнулась, когда рука Андрея, приподняв ее рубашку, нырнула за пояс широких льняных брюк.

– Ой! – Она сдавленно крикнула и отстранилась. Ее сразу начала бить противная, как от сильного холода, дрожь.

Было и вправду холодно: опустилась ночь, роса лежала на траве и листьях, и низки брюк отяжелели от впитавшейся влаги.

– Останься, – попросил ее Андрей. – Я обидеть тебя не хотел. Думал, ты сама меня за этим позвала.

– Я? Нет! Ты что?

Андрей пожал плечами и смущенно почесал голову. Они стояли на опушке леса, его силуэт темнел на фоне неба, еще чуть зеленоватого, хранящего следы заката.

Надюша с ужасом поняла, что не помнит, зачем позвала Андрея за собой, но потом всплыла в памяти чернявенькая девчонка с противным запахом, которая велела ей убираться. Надюша терпеть не могла, когда ей что-то велели, и первым ее побуждением всегда было пойти наперекор.

– Так что же? – спросил ошарашенный парень.

– Ничего. Пока! – крикнула Надюша и побежала в поля.