Любовь Михайловна. — У нас и куры выленялись и снова занеслись, — похвалилась перед бабами она же.

— По всему видно, что год нынче будет урожайный! — воспользовавшись некоторым затишьем в разговоре сказал Иван Федотов.

— А что? — спросил Василий Савельев

— Лист на землю «орлом» ложился, зимой в поле снега бугристыми были, и весна дружно засела! — пояснил о его ежегодных приметах Иван, глядя в сторону прогона, из которого следом за табуном возвращался с возом жердей Семион.

Семионова лошадь, напрягая все свои силы, тягостно тащилась по дороге. Заднее колесо телеги так тоскливо и визгливо с присвистываем скрипело, что обезумевшие собаки бежали на свист, думая, что их сманивают ребятишки на кормежку. Семион подъехав к своей избе, остановил воз под старой изуродованной молнией ветлой, которая вот уже, наверное, около века стоит под окном его избы и молча сосёт землю своими наполовину оголёнными узловатыми корнями.

— Дело бают, что кокушка проспала благовещенскую обедню и за это стала свои яйца терять, и с Семионом что-нибудь случиться. Люди всю Пасху нарядными, под колокольный звон отдыхают, а он в лес поехать надумал, — критикуя Семиона, высказалась Дарья.

Отъезжая в лес Семион, доложил своей старухе Марфе: «В лесу, где гульбище, я углядел кучку тонких сосёнок на жерди, для городьбы. Поеду, привезу, что чего дасться!». И, запрягши свою кобылёнку, он поехал. Забывшуюся в пути лошадёнку, чтобы поскорее миновать с осуждением глядящий на него нарядный народ, Семион ободрил ударом кнута. От внезапности кобыла испугалась, скакнув бросилась в галоп. Хозяин от рывка чуть не слетел с телеги, невольно укачнувшись в задок. Нарубив с воз жердей, Семион погрузил их на телегу и стал выезжать из чащобы на дорогу. Стоят у самой лесной дороги две сестры-березки, их белые стволы, покрытые глазасто-усатой корой-берестой, нежно ласкают глаз. И нужно было Семиону с возом проехать между ними. Не рассчитал он, задел осью телеги за одну березку-красавицу, содрало осью молодую, еще не очерствевшую и не почерневшую кору, из раны детской слезой потёк березовый сок. Семион, выехав на дорогу, остановил лошадь. Отыскав пустотелую, прошлогоднюю былинку и обломав ее концы, сделал из нее трубочку. Припав на коленях к ранке березы, он с наслаждением напился вкусной, приятной на вкус жидкости. «Вот благодать-то! — проговорил Семион для себя и сев на воз, тронул лошадь, — но-о! милая, поехали!»

Отпраздновав Пасху, после Радоницы, на Фоминой неделе, мужики поехали в поле сеять поздние яровые хлеба — гречуху и просо. Поравнявшись со своим загоном, на котором Василий Ефимович перед Пасхой посеял овес, он решил проверить всходы. Остановив лошадь и по-молодецки спрыгнув с телеги, шагнул на загон. Нагнувшись, он отодвинул рукой в сторону ком земли. Под ним обнаружился молодой желтоватый, горбато-изогнутый росток овса. Оттесняя прошлогоднюю, безжизненно потемневшую поросль корней, росток упористо устремился вверх, стараясь выползти своим горбом из недр темноты наружу, на свет божий. Слегка крякнув от удовольствия, что всходы хороши, Василий Ефимович снова вернулся к телеге, на которой дремотою клевал носом после «ночного» Ванька, сел на телегу и нокнул на серого. Доехав до загона, который уперся концом в болото, «Ендовин», отец принялся за пашню, а Ваньке он дозволил доспать в телеге, так как Ванька эту ночь пас лошадь «в ночном». Улегся Ванька на мешках с семенами, укрылся чапоном и в случайную дырку в чапоне, увидел, как отец, заслышав колокольный звон из села, призывающий стариков и старух к обедне, приостановив работы, сняв с головы картуз, благоговейно и широко перекрестившись, проговорил: «Благовествуй, земли радость велию, хвалите небеса Божию Славу». «А я и забыл, что нынче какой-то праздник», — подумал про себя отец и снова за плуг. Силится Ванька заснуть, но комар, зачуяв Ванькин теплый дых, под чапаном забрался туда и тонюсенькой балалаечной струной надоедливо звенит над ухом не дает Ваньке забыться. А ночью-то, будучи в ночном у реки Сережи, Ванька не выспался, да в ночном-то не заснешь, живо за ноги зацепят и поволокут по кочкам, как это принято и как уже это случалось с некоторыми сонурами. Да еще и соловей, примостившись в прибрежных, урёмных кустах, всю ночь громко и голосисто напевал, не давал забыться. Отец разбудил Ваньку, когда он кончил пашню. Да Ванька и сам проснулся, заслышав, как отец, закончив пахать, подъехал с плугом к телеге и Серый гремя удилами припал к кормушке с овсом в задку телеги. «Ну, Вань, я закончил пахать-то, сейчас буду рассевать гречу, а ты вставай, разламывайся, зацепляй борону и будешь боронить за мной», — дал задание отец Ваньке и насыпав из мешка пол лукошко зерна-гречухи, принялся к рассеву. Ванька, изгоняя из себя дремоту и зябкую дрожь, зацепив валёк постромок за борону, поехал за отцом следом. Отец размашисто и мерно рассевал зерно, идя вблизи межи загона. Зерна гречухи, вырываясь из захватистой отцовой горсти, с чвыканьем задевали о висевшее у него на плече лукошко и подобно дробным струям из лейки падали на черную, только что вспаханную землю. Ванька, едя с бороной, заделывал это зерно в глубину этой отливающей глянцем земли, чтобы зерно-семя попало в благоприятную среду почвы и, дав росток, проросло, выцветилось, созрело и дало благоденствующий плод для пищи сеятелям.

Солнышко уже высоко поднялось над горизонтом. Ласковые лучи нежно обогрели Ванькино тело, он перестал вздрагивать и весело зашагал в сторонке от бороны, держа вожжи в руках, время от времени покрикивал на Серого: «Но-но, тяни, вот я тебя!». А Серый, хотя и второпях, но успевший нахватываться овсеца из кормушки, бодро ушагивал по вязкой, комьистой земле, напористо тянул постромки, которыми через валёк прицепленная борона, впившись зубьями в почву, разрыхляя гладила и выравнивала бугристую поверхность пашни, заделывая зерно на нужную глубину. Над головой, в недосягаемой для глаза голубой и по утреннему нежной небесной высоте пел, заливаясь своей неугомонно-переборчатой песенкой жаворонок. Эта песенка жаворонка вселяла в душу каждого пахаря и сеятеля бодрость, веселие и великую радость в созидательности его трудной, но зато благодарственной работы.

Отец, подойдя к телеге, стал очередно пополнять семенами лукошко, а Ванька поехал в дальний конец загона. Подъезжая к концу загона, Ванька заметил: ястреб хищно погнался за сравнительно малым по сравнению с ним беззащитным жаворонком, который, видимо, устав в очередном полете в поднебесье, отдыхал, а кровожадный ястреб тут, как тут, варварски погнался за ним. Чтобы помешать и не дать разыграться надвигающейся трагедии, Ванька, схватив ком земли, бегом пустился наперерез разбойнику-ястребу, спугнув ястреба с погони и отпугнув его от маленькой птахи. Жаворонок,