морда, из её пасти в пруд льётся струя воды. Рыбки кои шныряют под листьями лилий, их разноцветная чешуя блестит под поверхностью воды, как радуга. Я стою там несколько минут, наблюдаю за ними. Интересно, беспокоятся ли они когда-нибудь о вещах, которые они не могут контролировать, например, о том, что кто-то забудет их покормить, или вода испарится, и они задохнутся от окружающего их воздуха.

Поднимается ветер, принося с собой аромат цветущих лимонов. Я поворачиваюсь и направляюсь обратно тем же путём, которым пришла, останавливаясь на полпути к вестибюлю, когда мой взгляд падает на лимонное дерево, одиноко стоящее на лужайке. Я иду по влажной лужайке и прижимаюсь носом к цветам. Моё сердце сжимается от свежего цитрусового аромата, точно так же, как это происходит всякий раз, когда я чувствую запах любимых цветов мамы или её духов на другой женщине. Но мы никогда не жили в достаточно тёплом месте, чтобы мама могла выращивать лимонные деревья, а её духи пахли жасмином и ванилью, а не цитрусовыми цветами, так что я понятия не имею, почему я чувствую то же самое душераздирающее чувство близости к чему-то, что не имеет к ней никакого отношения.

Хмуро глядя на дерево, я заправляю волосы за уши и возвращаюсь в вестибюль.

Слева от меня, сразу за золотой клеткой лифта, широкая роскошная лестница поднимается на второй уровень, по которой спускается группа женщин, одетых в одежду, которую я видела только на обложке «Вог». Я опускаю взгляд на джинсы, которые ношу уже три дня, и на свой любимый свитер, на манжете которого теперь пятно от кетчупа из-за тех чудовищных бургеров, которые мы купили в Нэшвилле. Натягивая манжету на ладонь, я прохожу мимо лестницы к высоким закрытым двойным дверям, выполненным из того же тёмного дерева, что и всё остальное. Над дверью золотыми петляющими буквами выгравировано «Бальный зал».

Струнная музыка доносится сквозь деревянный шов.

Песня до боли знакомая. Я напеваю несколько нот, подходя ближе, мой голос поднимается и опускается вместе с торжественной мелодией, которая сплетается вокруг моего сердца, но я не могу вспомнить, откуда я её знаю. Нахмурившись, я хватаю телефон и открываю «Поиск песен», но когда я подношу телефон к дверям, мелодия звенит вокруг меня, как дождь, а на экране появляется большой красный крест вместе с сообщением:

«Музыка не найдена. Попытайтесь снова».

Я оглядываюсь на стойку регистрации. Папа всё ещё разговаривает с женщиной за стойкой, без сомнения, узнавая историю её жизни. Он всегда был хорош в таких делах. Я окидываю взглядом вестибюль, но никто не смотрит, и хотя я не уверена, что должна, я хватаюсь за ручку и тяну.

Дверь открывается. Я ещё раз оглядываюсь через плечо, затем прокрадываюсь внутрь.

Войти в бальный зал — всё равно, что войти в собор. Куполообразный потолок, выполненный из того же тёмного дерева, что и всё остальное, изгибается надо мной завораживающим узором из звёздных вспышек. Четыре хрустальные люстры простираются по всему протяжению, освещая пространство, которое кажется — по крайней мере, в его почти пустом состоянии со стоящим посередине лишь кем-то брошенным пылесосом, — длиной примерно с футбольное поле.

Пусто.

Никакого струнного квартета, хотя музыка продолжает мерцать в воздухе.

Я шагаю дальше в помещение, мои туфли мягко стучат по бело-голубому викторианскому ковру. Иду мимо небольшой сцены, где мог бы выступать струнный квартет, и через танцпол к длинному ряду окон на другой стороне зале. Окна выходят на листву парадного входа, а за ним — на длинную гравийную дорожку, которая привела нас сюда, вдоль которой, насколько хватает глаз, растут деревья, покрытые призрачными серыми лентами испанского мха, мягко покачивающимися на ветру.

Музыка нарастает, проникая сквозь меня, как ток, но я не вижу никаких очевидных динамиков. Я иду на шум обратно к сцене в центре зала, полагая, что звуковая система, должно быть, спрятана где-то там.

Я снова достаю телефон. Появился значок поиска, а затем приложение гудит, показывая мне всё тот же красный X.

— Впечатляет, не так ли?

Я подпрыгиваю.

Женщина лет тридцати с небольшим с густыми каштановыми волосами и неестественной улыбкой стоит позади меня, за очками в черепаховой оправе её глаза круглые, как стеклянные шары.

Я прижимаю руку к сердцу.

— Извините, я… я не должна быть здесь?

Она отмахивается от моего беспокойства.

— Тут просто готовятся к конференции. Никакого вреда, никакой грязи, — она протягивает мне руку. — Я София Морено. Генеральный менеджер отеля.

Я пожимаю ей руку.

— Эм, Нелл, — говорю я. — Нелл Мартин.

— Я знаю, кто ты.

Она произносит эту фразу, словно знает больше, чем просто моё имя, и я немного ёжусь под её совиным взглядом.

Она всё ещё не отпускает мою руку.

— Нелл? — голос папы эхом доносится от двери.

— Она здесь, — отзывается София, хотя и не сводит с меня глаз. Она наклоняется ко мне, как будто делится секретом. — Мы искали тебя.

— Да, — я поворачиваюсь и вырываю свою руку из хватки Софии. — Простите.

Папа выгибает бровь, когда подходит ближе.

— Что ты здесь делаешь?

— Э-э… исследую?

Папа смотрит на меня тем самым взглядом. Которым говорит, что мы оба знаем, что меня воспитали лучше, чем врываться в закрытые двери.

София прочищает горло.

— Я подумала, что сначала покажу вашу комнату и дам вам возможность освоиться перед экскурсией.

— Звучит здорово, — говорит папа.

Она вручает нам ключи от номера, её окрашенные в неоново-оранжевый цвет ногти ослепительно сверкают в свете люстр. Я провожу большим пальцем по квадратной карточке. На лицевой стороне изображен «Гранд», освещенный ночью огромными старомодными лампами — ещё один ключ в мою коллекцию.

— Следуйте за мной, — говорит София.

Она выводит нас из комнаты и останавливается перед пустой клеткой лифта.

— Он будет через минуту, — говорит она, улыбаясь папе.

По сигналу над нами жужжат невидимые шестерни и шкивы, а затем появляется нижняя часть лифта. Лифт опускается в клетку и с лязгом останавливается. Внутренняя дверь клетки отодвигается, а затем появляется рука в белой перчатке, открывающая наружные двери. Семья из четырёх человек выходит из лифта, самый маленький мальчик несёт крошечное пляжное ведёрко и лопатку. Проходя мимо, они улыбаются и кивают нам, а потом в клетку лифта заходит папа.

— Добрый день, сэр, — говорит оператор, его пушистые белые волосы вьются по краям шляпы, как сахарная вата. — Наверх?

— Да, пожалуйста, — отвечает папа.

Я зависаю на краю клетки. Я говорю себе, что нужно войти, но что-то не так. Мои внутренности нервно скручиваются, когда я смотрю в крошечное пространство. Папа вопросительно глядит на