— Нет, — ответил он и потрепал сильной рукой меня по волосам. — Не тогда.

— Когда пишешь картины? — не отставала я.

Отец пожал плечами. Он писал в манере импрессионистов. Не модной и не очень востребованной в те годы, но невероятно близкой ему. Я любила сидеть в его мастерской на Большой Морской и наблюдать, как он работает. В этой маленькой, но очень светлой квартирке были две крохотные комнатки-вагончика. Одна из них и была собственно мастерской, а вторая служила спальней, поскольку отец частенько оставался там ночевать.

…Я стояла у старого дуба и вспоминала своего отца. Иногда, в трудные моменты жизни, очень нелегко бывает ощущать, что на самом деле ты одна на этом свете, а все твои по-настоящему близкие люди покинули тебя, ушли в невероятную даль, без возврата… И только память осталась.

…Помню, прошло уже несколько лет после смерти мамы. Отец работал тогда над портретом какой-то актрисы. Вообще-то он не любил писать портреты, тем более на заказ. Но, видно, это был особенный случай. Я же сидела молча, стараясь вовремя подавать ему нужные кисти.

— Пап, а почему у нее лицо треугольное? И глаза такие большие? Так ведь в жизни не бывает!

— Это картина, а не жизнь. Если человек хочет быть на портрете, как в жизни, ему проще сделать хорошую фотографию.

— В смысле?

— Понимаешь, Белка, картина отражает нутро человека, его сущность. Вот и ты, когда станешь журналистом и будешь брать интервью у разных людей, ты вначале пойми человека, почувствуй, настройся на его «волну» и уж потом приступай к работе.

Я задумчиво посмотрела на отца. Мне было почти пятнадцать. Но уже сейчас мы оба понимали, что писать — это мое. Отец довольно рано заметил во мне склонности к литературным опусам и старался по возможности их развивать.

Отец отошел от мольберта и долго и пристально смотрел на свое творение. Видно было, что он недоволен результатом. Он то ближе подходил к картине, то опять отходил на несколько шагов, и наконец, нахмурившись, сказал:

— Никак не могу «схватить» ее. Уж слишком неуловима.

Я не очень поняла, о чем он говорит. А он повернулся ко мне и как-то очень серьезно посмотрел. По взрослому.

— Запомни, Белка, дело свое нужно делать хорошо, выкладываясь до последнего, или не делать его вовсе. И еще… когда ты говоришь себе: «Я могу сделать это!» и когда говоришь: «Я не могу!» — и в том, и в другом случае ты говоришь правду.

Я согласно кивнула, хотя на самом деле ничего не поняла. Смысл его слов дошел до меня намного позже, когда отца уже не было в живых, а я стала покорять вершину под названием «журналистика» и набивать себе свои собственные, персональные шишки. Я готова была работать сутками, выискивая острые темы, а потом, не жалея времени сидеть за компьютером, тщательно шлифовать и выстраивать материал, сомневаясь в себе и находя новые решения. Ведь так и только так, учил меня отец, приходят мастерство и профессионализм.

…Я прикоснулась губами к резной коре старого дуба, глубоко вздохнула и отняла ладони от шершавой поверхности ствола. Мне действительно стало легче. И теперь можно идти домой, чтобы спокойно сесть и разобраться, что же все-таки произошло…

Я открыла дверь и переступила порог своей маленькой двухкомнатной квартиры. Переоделась и сразу же отправилась на кухню. Я вообще больше всего люблю кухню. Наверное, еще и потому, что это слово имеет для меня несколько значений. Кухня — это не только место, где готовят еду, кухня еще во многом — изнанка человеческих отношений.

Я побывала в очень и очень многих домах и давно вывела для себя простое правило. Если хочешь по-настоящему узнать хозяев квартиры, не суди о них по гостиной и даже по спальне. Там можно увидеть парадную часть их жизни, так называемый фасад. Нужно отправиться на кухню. Именно здесь все станет ясным и понятным. Живет ли здесь аскет, не придающий большого значения земным радостям, или, наоборот, сибарит, частенько балующий себя различными изысками. Дружна ли семья, обитающая в этой квартире, и часто ли они проводит вместе вечера, чаевничая, под уютным абажуром. Или, напротив, здесь предпочитают фаст-фуд и живут на бегу, точно это не дом, а зал ожидания на вокзале, куда обитатели квартиры заскочили на минутку. Кухня раскроет вам все нюансы отношений.

Хотя… Может быть, я люблю свою кухню еще и потому, что обстановка в комнатах осталась такой, как при жизни отца. Старинная массивная мебель, несколько его работ, сохранившихся у меня, несмотря па жестокое безденежье последних месяцев его жизни. А вот кухня — это уже мое творение. Яркая, стильная и современная. Достаточно вместительная, около пятнадцати метров, она была словно создана для меня. Я выкрасила стены в теплый янтарный цвет и обставила ее стильной итальянской мебелью в красно-бежевых тонах. Посередине кухни стоит большой круглый стол из светлого натурального дерева, а вокруг него — светлые плетеные кресла. В общем, как любая львица, я обожаю солнце, и моя кухня даже в самую пасмурную погоду создает иллюзию, что на дворе ясный, солнечный день. Помимо этого, моя кухня вполне могла бы рассказать гостям, что ее хозяйка в меру любит комфорт и в меру — баловать себя. А еще… что я человек одинокий, но не очень этим одиночеством тягощусь и научилась вполне сносно с ним сосуществовать.

Я сделала ремонт и обустроила все по своему вкусу только благодаря внушительной премии, которую год назад выдал шеф после моего материала о бездомных детях. Та передача имела сумасшедший рейтинг, и шеф был на седьмом небе от счастья. Мне же этот сюжет стоил двух недель без сна и изрядно потрепанных нервов: реальность, с которой я столкнулась сама и которую успешно донесла зрителю, была просто жуткой.

Я прошла на кухню, заварила себе чай и, завернувшись в старый уютный махровый халат, стала прокручивать в голове события, связанные с банком. Итак, с чего же все началось?

Пожалуй, с того момента, когда несколько дней назад я надолго задержалась в монтажной. У меня было срочное интервью с одной актрисой. Когда-то, на рубеже шестидесятых и семидесятых годов, Ксения Измайлова была звездой. Причем настолько яркой, что все мужское население страны откровенно сходило по ней с ума, а женское — столь же откровенно и бездумно ей подражало и, как водится, тихо ненавидело. Но сейчас она ничем не отличалась от стареющих полудив, изводящих окружающих своей стервозностью.

Впрочем, при встрече госпожа Измайлова меня приятно удивила. Она оказалась не просто капризной дамой в возрасте, а умной и саркастичной собеседницей, которая все понимала с полуслова. Поначалу она нервишки помотала изрядно, но потом мы сработались. Это был тот случай, когда ты почти сразу попадаешь с собеседником на «одну волну».

И теперь мне хотелось как следует отшлифовать этот материал и сделать из него конфетку. Он действительно того стоил. Интервью получилось одновременно жестким и душевным. Но самое главное — оно было нестандартным. И Виктор Петрович прекрасно это понял уже с первых реплик. Оттого он и нещадно торопил меня. Ему хотелось поскорей поставить материал в программу. Не в силах дождаться моего появления в кабинете он несколько раз нетерпеливо заглядывал в нашу «каптерку» и проверял, какими темпами идет работа. Мне стало даже немного смешно. Неужели он не понимает, что я сама хочу закончить все как можно скорее? Но вот знаменательный момент настал, все сделано, и я наконец поставила жирную финальную точку в этой работе. А затем с чувством глубокого внутреннего удовлетворения отдала ему кассету. Он внимательно посмотрел на кассету, потом на меня и многозначительно произнес.