Воспоминание о том, как бранился Филос, заставляет Амару улыбнуться.

— Прекрасно, — произносит она, взяв два винных бокала и знаком попросив Филоса захватить кувшин.

Амара проходит через сад, Филос следует за ней. Портрет Дидоны скрывает тень. Они садятся на каменную скамью. Их разделяют бокалы и кувшин, а еще довольно большой промежуток, оставленный Филосом, который старается занимать как можно меньше места. Филос, как Амара и предполагала, отказывается от вина.

— Так что же Руфус с Гельвием обсуждают сегодня? — спрашивает она.

— Празднества, — отвечает Филос. — Руфус предложил устроить после кампании представление в театре. Гельвий не прочь сэкономить, но ему совсем не хочется, чтобы его имя забылось.

В этом году Гельвий участвует в выборах на должность эдила Помпеев и почти не сомневается в своей победе. Должность эта не только управляющая, но и символическая, и избранным эдилам полагается тратить собственные деньги на бесплатные развлечения для народа. Руфус подумывает заявиться на выборы в следующем году и хочет заранее найти единомышленников.

— Разве они оба не могут присвоить себе лавры? — удивляется Амара.

— Я уверен, что все к этому и идет, — отвечает Филос. Протянув руку к кустарнику, растущему у скамьи, он срывает и растирает пальцами его ароматный стебелек. Тимьян. Вдохнув этот запах, Амара тут же переносится в детство и видит отца, который из трав, горячей воды и меда готовит лекарство от кашля. «Хорошо для пищеварения. И от меланхолии помогает». Филос рвет стебелек на мелкие кусочки, бросая их на землю.

— Как успехи с арфой? — спрашивает он.

— Друзилла считает, что мне нужно попросить арфу у Руфуса, и тогда я смогу заниматься дома, — отвечает Амара. — Но мне не верится, что однажды я научусь хорошо играть. — Она отпивает из бокала, чувствуя, как вино наполняет ее теплом. — А после урока я видела Примуса. Он учил буквы в саду.

— О! — восклицает Филос. — Помнится, я в детстве тоже этим занимался. В родительском доме.

Вечереет, но еще достаточно светло, и Амара видит, что эти воспоминания вызывают у Филоса улыбку. Он наконец оставил стебель тимьяна в покое.

— Ты когда-то был свободным? — спрашивает Амара. Удивление ее так велико, что она задала личный вопрос. Она была совершенно уверена, что Филос родился рабом.

— Нет, я всегда был рабом, — отвечает он. — Но образованным.

Амара всматривается в Филоса: ей хочется узнать больше, не проявляя излишнего любопытства. Филос вновь расплывается в улыбке. Амара понимает, что ему приятна ее заинтересованность; его серые глаза светятся озорством. Теперь он больше походит на Филоса из воспоминаний Амары о времени, когда они были настоящими друзьями.

— Муза, скажи мне о том многоопытном муже, — Филос переходит на греческий, — который долго скитался с тех пор, как разрушил священную Трою, многих людей города посетил и обычаи видел, много духом страдал на морях.

— Ты учил Гомера наизусть? — изумляется Амара.

— Кое-что из Гомера, — поправляет ее Филос. — Честно признаться, это чуть ли не единственный отрывок, который я помню. Я едва заучил пару сотен стихов «Одиссеи», но тут дети господина запретили мне их читать.

— За что они с тобой так? — спрашивает Амара.

— У меня больно хорошо получалось, — отвечает Филос. Амара ждет, что он скажет что-нибудь еще, но ему явно не по себе, словно он понимает, что и так сообщил слишком много.

— Прости, мне не… — Филос умолкает на полуслове. — Пойду попрошу Марту приберечь ужин. Руфус сказал, что зайдет к тебе, как только сможет. Может быть, завтра. Доброй ночи.

Филос встает и спешно уходит из сада, растворяясь в темноте атриума. Амара с тяжелым чувством смотрит ему вслед. Она не может понять, от чего ей так больно: от голода или от одиночества. Разумнее было бы попросить Марту вынести в сад немного рагу, ведь Амаре ни к чему оставаться без ужина только потому, что Руфус не пришел, но ей не хочется окликать Филоса. Несколько месяцев назад ее положение было ниже, чем у любого из домашних рабов. Теперь им всем приходится прислуживать ей. Нетрудно вообразить, что другие рабы болтают за спиной Амары о госпоже — публичной девке.

Амаре больно думать, что Филос относится к ней с тем же презрением. Она знает, что скоро он уйдет в свою комнату — вернее, клетушку — крохотное, не больше кладовки, темное помещение под лестницей. Места там даже меньше, чем в каморке Амары в лупанарии. Но зато Филосу не приходится никого ублажать. Амара наливает себе еще вина. Она знает, что здесь Филос чувствует себя куда более одиноким, чем в доме Руфуса, где у него наверняка полно друзей — такая вторая «семья» в господском доме появляется у каждого раба. Вероятно, Филос возмущен, что ему пришлось променять все это на полупустой дом Амары. Еще труднее представить, что творится в головах у двух других рабов. Привратник Ювентус всю ночь, сгорбившись, просидит в своей конуре, из которой не может выйти даже для того, чтобы поспать. Марта ляжет в тесной комнатке наверху. В воображении Амары возникает чулан в доме Феликса: Руфус начал снимать эту комнатку за несколько месяцев до выкупа, чтобы спасти Амару от еженощных страданий в лупанарии.

«Парис, наверное, до сих пор там спит», — думает Амара, вспомнив съежившегося на полу соседа. Она почти не обращала на него внимания. Юный раб, принадлежащий Феликсу, и полусвободная проститутка вряд ли могли подружиться. Вообще-то большую часть времени в чулане Парис и Амара перебранивались, но теперь Амара вспоминает о парнишке с чувством, напоминающим симпатию.

— Проклятая идиотка, — бормочет Амара, не стесняясь ругаться в одиночестве. Она отпивает из стакана. Вино обжигает. Амара скучает не по Парису. Образы подруг из «Волчьего логова» так ярки в ее памяти, что кажутся более реальными, чем сад, в котором она сидит. Амара знает, что в этот час они готовятся к наплыву посетителей, перебрасываясь шутками, чтобы рассеять мрак. Интересно, осталась ли у Бероники баночка золотой краски для глаз, удалось ли ей сегодня улучить хоть минутку наедине со своим любовником Галлом, подтрунивает ли над ней по-прежнему Виктория? Амара крепче сжимает ножку бокала. Виктория. Их с Амарой связывает не только любовь, но и кровавый долг — священные узы по меркам богов и людей. Если бы не Виктория, Амара бы погибла. Рискнув всем ради Амары, Виктория убила человека и спасла подруге жизнь. Но Амара так и не отблагодарила Викторию. Напротив, став любовницей богача, она оставила подругу чахнуть в лупанарии.

По телу Амары разливается чувство вины, жгучее, словно напиток в бокале. Она переводит взгляд на портрет Дидоны: теперь на стене угадываются лишь его темные очертания. Но и они становятся неясными, когда глаза Амары наполняют слезы.

— Доброй ночи, подруга, — обращается она к стене. Осушив бокал, Амара встает и уходит. Наутро Марта уберет все, что осталось на скамье.

Вокруг красные стены. Феликс сидит спиной к Амаре, но рано или поздно обернется. Амара открывает рот, чтобы закричать, но не может издать ни звука. Хочет убежать, но ее ноги наливаются свинцом. Амара просто не может переставлять их достаточно быстро. Вот он стоит рядом с Амарой; в руках у него нож, которым он орудовал на Сатурналиях, в ту ночь, когда умерла Дидона. Амара знает, что он возьмет ее силой и что она не сможет этому помешать. Феликс нацеливает клинок на глаз Амары.