выскочил из кармана пальто, а я только нажал на спусковой крючок. Здоровенная машина смерти, неожиданно сильно, лягнула меня в руку, чуть не выпав из не ожидавшей этого подвоха кисти, выплюнула из ствола и барабана сноп искр и клубы вонючего дыма. Потом палец нажал на спусковой крючок еще раз, но ничего не последовало. Ни знаю, какой черт наворожил мне отвести назад торчащий клюв курка, но после этого выстрел последовал, а потом еще и еще. Я, как ковбой из старого вестерна, палил из этой натуральной пушки от пояса, взводя курок после каждого выстрела.

К сожалению режим «Бесконечные патроны» в моем сне отсутствовал, и барабан я отстрелял очень быстро. Когда курок щёлкнул вхолостую, я зачем-то гаркнул «Viva la Imperia» на смеси латино-французского, а з ачем — сам не знаю. В спертом воздухе подвала витало густое облако порохового дыма, а все, кто секунды назад, бежал ко мне, сейчас неаккуратными кучками лежали на полу и на ступенях. Кто-то громко и протяжный стонал, но никто не шевелился. Морячок, что вырвался вперёд, был явно неживым — из-под крепкого тела, туго обтянутого коротким, чёрным бушлатом, начала растекаться тёмная, густая лужа. Его руки, вытянутые вперёд, казалось вот-вот дотянуться до отлетевший в мою сторону длинной винтовки. Где-то в клубах серенького дыма, кто-то горестно и протяжно завыл:

— И-и-и! Убили!

Так, как с пустым барабаном револьвера я чувствовал себя очень неуютно в подобном, враждебном окружении, я поднял валяющуюся у моих ног винтовку и осторожно двинулся вперед, к выходу, стараясь не наступать на распластанных на полу людей. Второй моряк, очевидно, был жив, во всяком случае крови на нём видно не было, а кисти рук, которыми он обхватил голову, закрывая затылок, сильно дрожали. Помня, что по условиям сна боеприпасы у меня не бесконечны, я попытался перевернут военно-морское тело. Но человек старательно прижимался к полу, пришлось мне, кряхтя, опускаться, придавив коленом зад моряка, и, наощупь снимать с него кожаный пояс, на который было вздето несколько маленьких, но увесистых подсумков. Подпоясав трофейным ремнем свое гражданское пальто, я подобрал винтовку второго моряка и забросил ее себе на плечо.

За морячком, старательно не шевелясь, лежал ещё несколько вооружённых разномастными винтовками людей. Один, на вид, так вообще, был натуральный пацан, в синей фуражке с лаковым козырьком, с огромными латунными листьями и цифрой «три» на месте кокарды. Паренек сидел, привалившись к стене, закрыв растопыренными ладошками лицо. Из-под, широко раздвинутых пальцев, на меня смотрел огромный, вытаращенный глаз. Я подошёл поближе и поднёс к глазу, так напугавший меня, кончик штыка. Пальцы руки тут-же сомкнулись и глаз исчез. Надеюсь этот мальчик, судя по форме, гимназист, в следующий раз воздержится от того, чтобы хватать ржавую винтовку и бежать убивать человека, который не сделаем ему ничего плохого. Я поднялся из полуподвала на улицу и подошёл к осторожно выглядывающий из-за сарая Архипу.

— Архип Петрович, спасибо тебе за всё! Не знаю, получится ли ещё увидеться. Скажи мне пожалуйста, а где моя жена?

— Сильно ударили по голове? — с, заросшего лохматый бородой, лица человека-горы, на меня сочувственно смотрели небольшие серые глазки:

— Совсем ничего не помнишь? Твоя Аглая по осени померла, ты говорил, что лихорадку какую-то подхватила.

— Теперь вспомнил. — Я забросил ремень второй винтовки на то же плечо: Прощай Архип! Дай то, Бог, ещё встретимся.

Имя: Петр Степанович.

Раса: Человек.

Национальность: вероятно русский.

Подданство: Российская Империя.

Вероисповедание: православный.

Параметры:

Сила: 3.

Скорость: 2.

Здоровье: 2.

Интеллект: 6.

Навыки:

Скрытность (1/10).

Ночное зрение (0/10).

Достижения: нет.

Активы: две винтовки, револьвер неизвестных систем, носимый запас патрон, одежда, вещмешок, пальто, сапоги, галоши, шапку.

Пассивы.

Глава 3

Российская Империя. Ориентировочно начало двадцатого века

Я брел по безобразно убранным, заснеженным улицам, где сырой ветер с реки не мог перебить ароматы свежего навоза и сгоревшего угля, как будто я находился в родной Сибири, в частном секторе, во время сильных Рождественских морозов, а не в столице великой империи.

На улице беспорядочно перемещались огромные толпы праздных людей, как будто сегодня отмечался День города, только вместо певцов, артистов и скоморохов, на всевозможных возвышениях надрывались всевозможные ораторы, от молодых, прыщавых юнцов в студенческих тужурках, до седобородых старцев. И неважно, что орали эти люди, главное иметь громкий голос и разбавлять выступление словами «Свобода!», «Революция!», «Долой самодержавие!», тем более, что половину слов заглушали крики толпы, постоянно и дружно скандирующих «Ура!». Видно за триста лет правления Романовых натерпелись, вот сейчас и прорвало фановые трубы.

При мне две девчонки, в серых, приталенных пальто и маленьких меховых шапочках таблетках, гимназистки или курсистки, не различаю пока, подбежали к толпе, окружившей здоровенного мужика, облаченного в расстегнутую шубу, что тряся головой, ревел что-то голосом Джигурды, лишь иногда, на выдохе, выдавая членораздельное «Даешь!». Девчонки, подпрыгивая на месте от переполняющего их восторга, минуты три слушали ревущего гиганта, затем прощебетали что-то на своем, птичьем языке, и смешно проскальзывая высокими шнурованными ботиночками на сырой смечи снега, лошадиного помета и шелухи подсолнечных семечек, бросились к следующей кучке, что, время от времени аплодируя, слушали взобравшегося на фонарный столб блондинистого гимназиста, с ярко-алым румянцем на пол-лица. Гимназист, симпатичный юноше лет двадцати, размахивая измятой фуражкой, обрушивал на восторженную публику водопад стихов, то ли переделку Пушкина, то ли самого Александра Сергеевича, во всяком случае рифмы «Свобода» и «У входа».

Я двинулся было за газелями-гимназистками, но потерял из узкие серые спинки в толпе, и решил заняться более насущными делами. На меня, бредущего по огромному городу, в затрапезном пальто и с двумя винтовками на плече, никто не обращал внимания, так органично я смотрелся на этом бразильском карнавале. Внезапно, рядом, буквально за углом, раздался многоголосый крик, затем резко, как крик вороньей стаи, раздалась частая, пачками, ружейная стрельба, которая тут-же смолкла, после чего, под крики «Господа! Там жандарма поймали!», большая часть публики, позабыв ораторов, бросилась за угол, в гущу событий. Постепенно бесцельное блуждание по холодным, ветреным улицам начало меня утомлять, да еще трофейные винтовки оказались чрезвычайно длинными, периодически цепляясь за штукатуренные стены кончиками штыков в арках ворот или за, не высоко висящие вывески.

Вместе с усталостью, пришло раздражение. Я ничего не понимал, сон проходил необычайно бесцельно. Кроме того, я понял, что остро нуждаюсь в обычных для любого человека потребностях — просто до боли захотелось